Мервин Хастон: Говоря откровенно…

Нужда в ремнях безопасности на самолетах чисто психологическая. Предполагается, что они спасут вашу жизнь, если что случится. Чистейший вздор! Ведь в таких случаях самолет рассыпается, и все! Единственный смысл ремней, может быть, в том, что они сумеют в данной ситуации удержать ваши внутренности в куче.

Не подумайте, будто я трушу, оказавшись в самолете. Нет, сэр, меня при этом наполняет сущий ужас. Думаю, это перешло ко мне по доминантному гену от семейства моей матери. Дядя Джордж говорил обычно, что сам стал бы летать, если можно было в то же время одной ногой оставаться на земле. Я сделан из того же теста. Единственное, что дает мне возможность, обливаясь холодным потом, переносить взлеты и посадки, — это деления римских чисел в уме. Могу и вам порекомендовать. Попытайтесь как-нибудь разделить CDXXIV на MLIXX, и увидите, что у вас получится.

Парашют, считал я всегда, верное средство совершить при аварии спасительную посадку. И, впервые садясь в самолет, я попросил выдать мне парашют. Получить его мне, однако, не удалось. Подозреваю, по той причине, что парашютов в самолете хватает только для экипажа, жизнь которого авиакомпания вынуждена солидно страховать. Когда я спросил стюардессу о парашюте, она успокаивающе погладила меня по голове.

Ремни безопасности оказывают благотворный психологический эффект на людей не таких умных, как я. Или не таких пугливых. А в общем-то чувство безопасности и впрямь появляется, если вы крепко к чему-то привязаны. Все дело в том, что то, к чему привязаны вы, само тоже должно быть к чему-то прикреплено… Не настолько я глуп, как думают, кажется, авиакомпании, чтобы не понять этого.

Конечно, вы привязаны ремнями к самолету, но было бы прекрасно, если бы самолет, в свою очередь, был привязан к большой сосне. А ведь этого нет на деле. Вы привязаны к чему-то, что несется со скоростью пятисот миль в час в сфере, где нет никакой необходимости быть обязательно первым.

Ясно, что в ремнях есть, конечно, некоторый определенный практический смысл. Он в том хотя бы, что, сидя в самолете и вертя ремни в руках, вы отвлекаетесь от терзающей вас мысли: следовало ли вообще лететь? Перед умственным взором при этом проносятся самые мрачные газетные заголовки, и вы раздумываете над тем, оценит ли будущий муж вашей жены собранную вами коллекцию пластинок Ги Ломбарде.

Да, конечно, концентрация внимания на всех этих сложных пряжках и застежках в какой-то мере вас немного отвлекает. Будучи к тому же пристегнутым, вы связываете себя и уже не можете следовать напрашивающемуся естественному желанию убежать. Потом вы начинаете раздумывать, не в подпитии ли пилот? Да и моторы никогда не звучат чисто… Но вы связали себя. Пристегнуты ремнями. И не остается ничего другого, как начать известные уже вам арифметические упражнения.

Другой смысл ремней безопасности в том, что они дают возможность стюардессе установить свою власть над вами. Как только она после взлета получает в свое полное владение всю эту запертую и накрепко привязанную ремнями к сиденьям человеческую массу, она начинает командовать. Ведь стюардессы — прирожденные тираны. Они рождаются с этим качеством либо развивают его в себе.

Правда, в подобном поведении стюардесс есть кое-какие смягчающие обстоятельства. Дело в том, что большинство мужчин чувствует себя не в своей тарелке, оставшись без тиранической любви жен. И лишь возобновление женской власти дает им ощущение твердой почвы под ногами. Как бы возвращает их к матери-земле, но в иной, новой и притом привлекательной форме…

Каждый раз, предпринимая воздушное путешествие, я даю себе слово не соглашаться на эту чепуху с ремнями. Стоит, однако, появиться стюардессе и обнажить свои зубы в характерной улыбчивой гримаске, как я начинаю энергично застегиваться. Короче, вся правда в том, что я до смерти боюсь стюардесс. Даже больше, чем самого полета.

Перевели с английского

Журнал «Вокруг света», № 11, 1980 год