Александр Шатравка - Побег из Рая

— Но запомни! Мы тебя выпустим, но назад не просись! С голоду сдыхать там будешь! По помойкам лазить!

— Так лучше жить на этих помойках, чем в вашем добре, — ответил я.

— Брат твой тоже самое говорит, — вступил в разговор прокурор. — Наслушался разной чепухи от вражеских радиоголосов. Надо ему знать сколько тонн сливочного масла закупили мы за границей, что у нас хлеба своего нет, весь из Канады.

— А что, разве не так? Я видел как питаются финские пограничники со своих «помоек» и как ваши — в Алакуртти — лучшей в мире прокисшей капустой? — сказал я прокурору.

Мои родители ехали в город Онега навестить родственников. Путь проходил через Петрозаводск. Майор Ефимов сделал им исключение, разрешив свидание с нами. По закону свидание даётся только после окончания следствия и суда. Для меня увидеть родителей было большой неожиданностью. Мать с отцом сидели на стульях в маленькой комнате для свиданий, за столом — майор Ефимов и рядом с ним — начальник тюрьмы-подполковник Михайлов, сухощавый крепкого сложения человек в годах в отлично отглаженной форме со значком «Заслуженный чекист» на груди.

У противоположной стенки стоял стул, на который мне предложили сесть.

— Мы вам всем передачи привезли и от Толика родителей тоже, — робко начала мать.

— Что же вы это так! Зачем себя в тюрьму посадили? — спрашивал отец. Для него моё желание добраться до Америки всегда было ему непонятным.

— Три дня проведенные в Финляндии, даже в тюрьме, ещё больше убедили меня в моей правоте. Я не хочу и не буду жить в стране насильственного счастья, — сказал я.

— А как же мы? Вы о нас подумали? С кем мы здесь одни останемся на старости лет?-спрашивал отец.

— У меня в этой стране нет будущего. Я здесь никогда не женюсь, потому что я не хочу иметь детей-рабов, как мы сами.

— О чем ты говоришь? Все живут, люди, как люди, работают, учатся. Чего тебе надо? Непонятно! — возразила мама.

Следователь, молча наблюдая, попросил заканчивать свидание так как должны были привести брата. Свидание с ним мало чем отличалось, может только брат не так эмоционально говорил, как я. Он обычно говорил продуманно, спокойно.

Майор Ефимов видел в моих родителях самых настоящих советских людей. Он понимал их горе и пытался как-то облегчить его.

— Мне ваши ребята больше нравятся, чем Романчук с Сивковым, ваши — честные, а те — себе на уме, — сказал он им на прощанье.

После встречи с родителями я вернулся в камеру расстроенным может оттого, что люди, которые тебя любят не понимают тебя. Они не видели себя рабами, им даже нравилось быть такими и жить так, как они жили.

Сидеть в прокуренной, набитой людьми камере мне надоело до чертиков, хотелось что-то изменить.

— Слушай, Брыков, как ты думаешь, что менты мне сделают, если я в них кружку запущу? — спросил я седоволосого Мишку, с которым сдружился.

— Зачем тебе это надо? — удивился он.

— Сам знаешь, почему столько времени прошло, а нас психиатру не показывают?

— Делай, только не на этой смене. Сейчас смена Гвоздева. Дадут крепко. Подожди лучше до вечера, — советовал он, зная всех надзирателей.

— Парашу! Дежурный, парашу выноси! — приоткрыв дверь командовал Джуди. Параша — это обыкновенный бак с крышкой, в таких хозяйки дома вываривают бельё, а здесь в него бросали мусор и туалетную бумагу. Джуди — кличка надзирателя худого, как спичка, маленького крикливого и подлого мента. Он мог прильнуть незамеченным к глазку камеры и часами наблюдать, выжидая жертву. Затем в камеру врывалась толпа мордоворотов — надзирателей и Джуди радостно тыкал пальцем:

— Хватай этого, вот он! Бей его, бей!

Джуди сам никогда никого не колотил, он просто боялся быть рядом с нами.

— Ты, чучело! Закрой дверь с той стороны! — крикнул я ему и запустил в него пустую алюминиевую кружку. Кружка ударилась в металлическую дверь, пролетела перед его носом и со звоном покатилась по коридору. Перепуганный Джуди с криками понесся в дежурную комнату за подмогой. В камере наступила тишина.

— Ох, дадут они тебе сейчас… — с сочувствием в голосе сказал Брыков.

Я сидел на своей верхней шконке и ждал. За месяцы проведенные в следственном изоляторе я заметил, что все без исключения надзиратели относятся ко мне иначе, чем к моим сокамерникам. Я мог держать руки в кармане, а не за спиной, как положено по правилам, мне делали только замечание, а любой другой за подобное получал сразу больно под рёбра ключом. Я думаю надзиратели побаивались злоупотреблять своим служебным положением с подопечными КГБ, поэтому я таил в себе надежду, что и сейчас всё обойдется без столь суровых последствий.