Василий Савин - Минёры не ошибаются

— Из самого Сталинграда...

— Вот видишь, из самого. Как так — неважно? Ты ведь там тоже как будто был ранен, Петро? Не прихо­дилось встречать его батю? Надо думать, известный был Савин боец. В каких частях, а, Вася?

— В саперах тоже...

— Тоже... Ну вот. Это все дело, брат, в корне ме­няет. Хотели, признаться, мы тут без тебя... Извини, больше этого не позволим. И ты, брат, пожалуйста, лишней инициативы не проявляй. Друг за друга на рав­ных будем в ответе. И перед батей твоим. Ладный сапер был, в роду у вас, видно, смекалка. С лягухами это ты, брат, по-хозяйски разделался, хоть и порядочно шороху напустил. Ну да и то — не ничейка. Для мирных условий способ твой даже и очень подходит. И поло­жение наше доходчиво разъяснил. Правда, Петро, не­плохой агитатор? Напомни потом замполиту о нем сказать.

Оглядели окопчик, ежа моего трудягу.

— Траление вроде вручную... Что ж. В соответствии с обстановкой. Правда, Петро, голова? А теперь... Дуй-ка, Василий Яковлевич, на базу! Мы уж тут без тебя примем работу твою по акту, а ты, пока время, качай к шалашу. Зачетик там для тебя по теории при­готовлен. На настоящего боевого минера! Схемка на Прутике, разберешь? Тотчас и премию, значит, получишь. Не ошибешься, не промахнешь?

— Минеры не ошибаются, — тоже и я подобрел, пря­ча понятную мне усмешку.

Они подозрительно переглянулись. Пощурились вдумчиво на меня. И вдруг оба расхохотались. И я вме­сте с ними, еще громче их.

Вот с того утра я и считаю себя минером. Премию как-никак заслужил от фронтовиков!

А и на полном серьезе — с того же. Поскольку в то утро главное мне открылось. Что храбрость — не дар какой-то природный, что независимо ни от чего чело­веку дается, как рост или там красота, а вместе с дру­гим лишь существовать в нем может.

С пониманием, например, за кого в данном случае ты в ответе.

Меньше бы стало, ага, на свете. Как это сам-то я мог упустить? Это ж о ней я в ужасной заботе топал обратно в овраг, весь в поту, с огоньком состязаясь, туда же бегущим. Метра три оставалось ему по ровне­хонькому шнуру, а мне — тридцать, по высоченной осоке. Скачками, с подлетом, как на «гигантских шагах», но без плавности той, что чарует, как в сне приятном. Тут было как в неприятном, когда в жуткой панике рвешься бежать, а ноги в свалившихся брюках увязли. Но это от спешки опять казалось, а по тому же шнуру рассчитать, так и личный рекорд на коротком отрезке поставил. В сапогах мог почетный второй свой разряд пересдать бы на мастера спорта. Окажись вместо Маш­ки в овраге — с секундомером физрук полковой. Чему тоже не очень бы стоило удивляться, поскольку спор­тивная честь для него, физрука, как известно, дороже жизни.

Глупой Машке, напротив, милей была жизнь. Спорт служил ей для сохранения шкуры. И когда над ней в воздухе шлепнул запал, Машка побила рекорд и муж­ской, дав классического козла, вокруг задранного хво­ста крутнув «бочку». После чего в раскорячку воткну­лась копытцами в землю, как вкопанная скамья, обал­дело скосив удлиненное — в предвосхищении нынешней моды — чертячьи глазищи: «Не стыдно девчонок-то обижать?» Рефлекс в ней сработал врожденный — на кнут. Длинный и с кисточкой конского волоса, оглуши­тельно хлопающий и жгущий. Каких в ее время уже, к сожалению, не плели. К нашему сожалению, а не Машки.

И вообще-то и пес бы с ней, с Машкой, ей-то как раз бы и поделом, но просто специфика нашей работы такая, что до подробностей помнится каждый произво­дительный день.

Тот по началу был вовсе безрезультатный. Знойный и нудный, с вялыми холостыми пунктирами зуммера в липких от пота наушниках, и без них — с многослойной морзянкой кузнечиков в хрустких переспевающих тра­вах в минуты положенных перекуров, с маревом даль­ним дрожащим, тоже как будто стрекочущим, меж перекладин белесых изгородей. Местность саперы по ходу войны проскребли на совесть, мин не встречалось, осколки да железяки, и только низинка у края капуст­ного поля влажной прохладой насторожила: может, когда проходили, была залита?

Дернулся было назад на пригорок вернуться, ребя­там пораньше махнуть на обед, чтобы со свежим вни­манием после ее прощупать, как вдруг заметил в осо­ке прогал. В ровной ее седине, аккуратно причесанной сквознячками, — будто порядочный клок кто-то вырвал, темную снизу прядь обнажив. Кто его выдрал, следа не оставив? Не с вертолета ж на трапе спустился ради такого добра? Значит, расти ей там что-то мешало — ка­мень, колода ли, птичье гнездо...