Василий Савин - Минёры не ошибаются

— Каленый кирпич,— подтверждает один из граж­данских — так, будто сам и калил. По-своему как-то его называет.

Военком улыбается: во, видали?

Церковь оглядываю вблизи. Красивая, правда. Брон­зовая табличка вделана в стену: памятник, все, как ска­зал замполит. Об одном позабыл лишь — что персо­нальная поступила заявка. Эх, товарищ майор... Вон же ясно написано: охраняется государством. А сапер кому служит?

Пять крытых железом шпилей наверху храма — шат­ров, как назвали их реставраторы, — каждый луковкой золотой увенчан, в основании каждого круглый цоколь из кирпича. Вот в одном из них и торчит тот предмет посторонний с тенью.

За спиной кто-то шутит:

— К классической готике бы как раз!

Вспоминаю: в кино, на картинке ли видел — весь шпиль с боков шишками, как огурец, утыкан. Немец­кий, что ли, собор. А для русской архитектуры изли­шество, значит, у командира части-то я угадал.

Начальство, офицеры вполголоса переговаривают­ся, выжидательно поглядывают на меня. На улицах, что на площадь выходят, толпы людей собрались, милиция распоряжается, машинами перекрывает проходы.

Надо соображать.

— Толщина стены там какая? — обращаюсь к тому, что хвалился каленым-то кирпичом.

Семьдесят сантиметров, ого! А отсюда весь цоколь кажется в два обхвата. Что ж, больше вопросов, как говорится, нет. И на разведку незачем лазать: ясно, работка веселая предстоит.

— Завод здесь поблизости есть какой?

Повезли меня на завод.

Слесаря там в инструментальном, ребята смекали­стые, молодежь, с ходу поняли, в чем идея. Быстрень­ко изготовили с десяток надежных зубил, от четверти метра длиной до метра, три толстых прута с загибом, как у кочережки, но покороче, с рукояткой в виде кольца. Кувалду еще от себя прилагают.

— Как оно, — спрашивают, — военным?

Увесистый молоточек. Но и кирпич не простой.

С возвратом, — наказывают, — на память!

— Хорошо, что сказали,— отшучиваюсь как умею,— а то думал девушке подарить.

— Ну, у ней много уже, наверно! С собой в сумоч­ке носит, подружкам назло.

С настроением, в общем, ребята. Чего нельзя было сказать обо мне. Верхолаз-то я, сам понимал, неваж­ный. Вовсе, точнее сказать, никакой. Разве что дома мальчишкой на крышу, солому подправить, по край­ней нужде залезал. Отчаянный, думаю, человек воен­ком, раз так уверенно пишет заявки.

К церкви вернулись — там уже люлька подвешена к шпилю. По темной лесенке винтовой, как два жука по гороховому усу, вскарабкались с проводником до какого-то яруса, что ли, со всем инструментом-то суве­нирным, выбрались на площадку — уф-ф! Оба мокрые, точно из бани. Тут посветлее, проемчик в округлой стене, как в дупле прорезан, ветер свистит в него, как в свистульку, за ним что-то качается. Люлька моя! Ве­ревка с нее, будто с виселицы, свисает...

Надо перелезать. Ладно хоть не по веревке, а и такое предположение было. Кочережками заводскими поймали конец, притянули ковчег к окошку. Выжал я из груди весь воздух, боком протиснулся сквозь проем. Перевалился, принял свой инструмент.

Глянул вниз — ух! Тридцать пять метров, сказали, цоколя высота, а на взгляд — все двести. Вдобавок и церковь-то на пригорке, ветер апрельский бьет с Волги внахлест, клетка, гвоздями сколоченная, стукается с стену, елозит, вот-вот развалится под ногой...

Да, условьица для государственного человека! Ми­гом просох весь, вплоть до нательной рубахи. Изба­ловался, подбадриваю себя, на шелковой травке при­вык работать, с кузнечиками да птахами наедине. Ну пусть не всегда обязательно и на травке, но на земле же. Даже и под землей, все равно на опоре твердой. А тут толком и не примеришься...

А главное, сам про себя не знаешь — сапер ты или артист. Народу за оцеплением — на зависть не то что любому цирку, а чуть ли не Лужникам. Начальство не разъезжается, будто и дел у него других нет, стеклыш­ки объективов корреспондентских взблескивают на солнце... Вот и попробуй тут бухни кувалдой-то не туда.

Вновь самокритику призываю на помощь. Ишь ты, удобно как в жизни устроился, за себя одного отвечать привык. Сказано было: у города на виду. А тут все же не весь, чай, город.

Кой-как приладился. Помогли реставраторы усми­рить непослушную люльку, подтянули лебедкой к рабо­чему месту. Две веревки еще бросили из окошек, где-то там закрепили — все не как на качелях, хоть уже и мутит. И опять страх: вдруг казус случится? На виду-то у города, пусть и не у всего! Никогда прежде морской болезни испытывать не приходилось, но догадался, что легче за делом она переносится. Вспомнил, в войну даже голод перед хорошей работой временно отступал.