Василий Савин - Минёры не ошибаются

Так для чего и все рассуждения наши тогда?

В самом деле, вопрос резонный. Но, во-первых, дру­гой мог быть вывод. Во-вторых, и этот важность бы представлял, если работать пришлось бы в другом-то месте. А в-третьих...

Да просто с учебной целью. Способность к минерскому образу мысли в себе развить. Не только для нашей профессии это необходимо — свой способ мыс­лить; не говоря уж для следователя, что из кино всем известно, но и для инженера, учителя, для врача. К врачу-то, пожалуй, минер в этом смысле всего и ближе. К хирургу, к примеру. Так же все признаки должен учесть, поставить диагноз, выбрать способ, как опера­цию произвести. И степень риска, и то же чувство в решающую минуту: собственной жизни бы не пожалел, лишь бы беду отвести чужую...

Один я был, на все поле один. За все утро не то чтобы встретить кого, но и вдали ни живой души не приметил. Кроме ребят моих — трое их было, — то один, то другой возникал на минуту на фоне неба и, помая­чив, точно неторопливый косец, вновь скрывался в лощинке. Но у них у каждого свой участок, за пределы которого без сигнала — ни-ни. Зной, что ли, голову задурил или марево это — беспрестанно струящийся перед глазами пунктир, точно электроток на учебной схеме, — только и вылезти наверх, как следует оглядеть­ся в мысль не пришло. Отсюда и Машка... Теперь-то все видится чуть не забавным, а в тот момент... Ладно, свойство волос у меня такое, что не седеют, а то бы и не узнала, когда бы домой возвратился, жена.

В чистом поле, сапер как сапер и предмет как пред­мет — задачка для пятого класса. Четырехсотграммо­вая шашка — вот она, вынул из вещмешка, дырка зара­нее высверлена для запала, запал со шнуром в одну трубку соединены. Выбрал недлинную, что зря жечь, до бугорка того с плешками шагом — минута.

Вставил запал в отверстие, шашку пристроил под бок снаряду, взял свободный конец шнура в руку, ото­шел шагов пять, поджег. Пошагал вверх по склону, чувствуя по привычке спиною, как он бежит, огонек там в осоке, искря и шипя. Обернулся — уже дна оврага не видно. Стоя не видно, а ляжешь — запас еще будет: на высоту травяного покрова, слой рыхлого грунта, что может прорезаться крупным осколком. Метрах в трех впереди прочертился мой «горизонт» — линия видимо­сти противоположного склона. Лежи, наблюдай, как турист. Через минуту толкнется слегка земной шар под тобою, молния слепо блеснет, осоку рванет ураганом на склоне, встанет куст, обесцвеченный, мертвый, будто с иной планеты сюда занесен. Затем в уши разряд гро­зовой надавит...

Помню, еще пожалел благодати: рухнет, расколет­ся тишь, как хрустальная люстра, воздух отравится вонью тротила, и онемеют, оглохнув, кузнечики и сверчки...

Никогда прежде уши не затыкал, даже бомбы когда подрывали, а тут — о кузнечиках, что ли, об этих по­думав — сам пальцами потянулся к вискам. Как еще не успел, судьба-то! В тот же миг близкий крик услы­шал...

Сразу весь мокрый стал. Почудилось? По ветру до­несло? Ничего не успел подумать. Очнулся — уже бегу. Выскочил к краю оврага — коза! С обрывком верев­ки, несется к снаряду. А следом — мальчонка...

Вот тут и поставил я свой рекорд. Гигантскими-то ша­гами. Подбежал, схватил хвостик запальной трубки — уж руку жжет. Тут же бы через себя перекинуть, а я шашку стряхиваю с нее — туго запал загнал в дырку. Стряхнул, бросил вверх его над собой — вот тогда и дала козла Машка...

А я обессилел. Опустился в осоку, дышу. Улыбаюсь, должно быть, счастливо. Поскольку и он, мальчишка, белый весь с перепугу, тоже стал рот кривить. Не зна­ет — смеяться, плакать? Притянул я к себе его за ру­башонку, обнял за плечи — косточки тоненькие, серд­чишко колотится, что воробей.

— Как зовут-то тебя? — спрашиваю.

— Василием,— говорит.

— Ну вот, и меня, брат, Василием. Вот опоздай я сейчас на шаг, и на два Василия стало бы меньше на свете.

Он посопел, подумал.

— Еще и на Машку, ага, на одну!

— И на Машку,— я согласился.

Проводили глазами желтое облачко, медленно от­плывавшее в вышину, вдохнули вновь посвежевший воздух. Полем он пахнул, спелой травой, полузабытым моим деревенским детством. Вася вскочил, кинулся к Машке, обнял ее за шею, щекой припал. Машка очну­лась, взбрыкнула, пустилась стремглав по склону.

— Оставь, — придержал я. — В деревню со страху рванула. Что б на чужом огороде в плетне ей рогами увязнуть, пока не приспеет хозяйка с хворостиной по­здоровей!

— Ага, с хворостиной!

И оба мы весело расхохотались. Одинаково звонко, будто сравнявшись в годах. А и на деле бы каждому стоило с этой минуты заново счет своей жизни начать...