Давид Арманд - Путь теософа в стране Советов - воспоминания

Алёша привязался к Усовым с первого знакомства, и они его полюбили. Утром, только что вставши, он заявлял:

— Ну, я пошёл к дедушке.

Часа через два он возвращался с физиономией, выпачканной персиками, и волочил по земле в самой пыли гроздь винограда, которую он и поднять-то не мог, и неизменно говорил:

— Мам-Галь, сегодня это твой любимый виноград. А есть я не хочу, я уже поел у дедушки.

Море Алёша осваивал постепенно, как-то осторожно. Сначала, стоя в сторонке, внимательно всматривался в него, и неожиданно спросил:

— А морья завянет?

Мы поняли, что он хочет узнать, успокоится ли когда-нибудь прибой. Узнав, что оно никогда не успокоится, он стал осторожно ходить по воде вдоль берега, где вода была по щиколотку, при этом внимательно следил за волной, что-то думая. Попривыкнув, Алёша стал заходить поглубже и громко смеялся, когда волна обрызгивала его. Когда это надоело, он на четвереньках, тихо, с оглядкой, отполз вверх по пляжу. Сел в стороне от уреза и, притаившись, внимательно смотрел на прибой. И вдруг, громко расхохотавшись, закричал:

— Я ушёл, а морья не увидел, что я ушёл, и всё толкается!

Это продолжалось много раз и в последующие дни, как будто Алёк всё надеялся, что «морья» когда-нибудь заметит его уход.

Скоро Алёша привык к морю, стал купаться сам и заходил всё дальше, а когда волна накрывала его с головой, он только чихал и смеялся:

— Морья всё балуваит, как Юра (его товарищ в Москве).

Иногда мы на целый день уходили в горы. Александр Александрович, хорошо знавший этот край, рассказал нам про все интересные места и тропы к ним. Близкие походы мы делали с Алёшей. Он бодро шагал впереди. Но к полудню скисал, а возвращался неизменно сонный на плечах родителей.

Но в дальние прогулки мы ходили без него, тогда он оставался в домике Усовых к обоюдному удовольствию их и его.

Нас особенно привлекали дольмены в горах близ села Алексеевки, километрах в десяти от Лазаревки. Эти мегалитические сооружения поразили наше воображение. Как могли люди бронзового века совладать с этими громадными камнями, прекрасно обработать их и соорудить такие постройки?

Каждый дольмен был составлен из четырёх каменных плит весом по несколько тонн каждая — это были стены — и пятой, накрывавшей их в качестве нависающей крыши. Толщина плит достигала 40 сантиметров. В передней стене была вырезана правильная круглая дыра диаметром сантиметров 30. Я не смог пролезть в неё — плечи не пускали, но Галка так стройна и гибка, что влезла в это отверстие внутрь. Я боялся, что она так там и останется. Ведь отверстие было предназначено только для ночных прогулок душ умерших. Нет, всё благополучно.

Однажды, спускаясь с дольменовой поляны, мы набрели на заброшенный черкесский сад. Черкесы были искусными садоводами, но они ещё в прошлом веке эмигрировали в Турцию. Постройки их разрушились, но опустевшие сады продолжали плодоносить. Сады были разбросаны высоко в горах, среди дремучих лесов, и никакая организация не бралась собирать в них урожай, не говоря уже о том, чтобы за ними ухаживать.

Мы увидели старые яблони, под которыми грудами валялись гнилые и расклёванные птицами яблоки. Был конец сентября. Яблоки были крупные, прекрасного сорта. И мы выбрали несколько штук получше для Алёши. Кроме того, набрали в носовой платок фундука.

Пройдя километра два, мы вышли на дорогу. Там встретили женщин, собиравших хворост, которые, увидев наши трофеи, набросились на нас как фурии:

— Вот они, воры, грабители! Сады обирают, а нас за это на 8 лет сажают! Своему дитю нельзя яблоко принести. А эти городские здесь шастают, да яблоки уносят! Тащи их, бабы, к бригадиру! Не пущай их!

— Да позвольте, мы взяли три яблока в заброшенном саду, выбрали из падалицы. Они всё равно гниют!

— Ну и пусть гниют! Вам-то какое дело! Почему это вам можно, а нам нельзя?

Мы ничего не понимали. Явился бригадир и спокойно объяснил нам, что черкесские сады считаются государственными. Но так как их никто не эксплуатирует, то урожай каждый год погибает. Однако всем строго запрещено брать, хотя бы поднимать с земли, пускай одно яблоко, один орех. Это так же, как сбор колосков на сжатом поле, подводится под закон о хищении государственной собственности. У них в деревне за эти орехи или яблоки был ряд случаев ареста с осуждением людей на 8 лет. Понятно, что колхозницы так возбуждены и злы на нас. А он, идя навстречу трудящимся, обязан доставить нас в милицию.

Пошли гурьбой. По дороге разговорились. Узнав, что мы из Москвы, колхозники переменили тон: