Давид Арманд - Путь теософа в стране Советов - воспоминания

Вскоре мы уехали в Москву.

В это время на заводе пошли сплошные неприятности..

На оцинковке работал бригадиром молодой парень — Терентьев. Очень хороший человек, весёлый, сознательный, трудолюбивый. Он работал и одновременно учился. Однажды он заметил, что в цинковальном барабане ослаб какой-то болт. Производить ремонт на ходу строго воспрещалось. Однако, ему не хотелось прерывать процесс. Он не придал значения, что тесёмки на рукавах его спецовки болтались свободно. Шестерни втянули тесёмки, а за ними руку Терентьева в электролит. Сменный мастер растерялся, меня не было в цеху. Сам Терентьев нашёл в себе силы с раздавленной рукой, зажатой шестернями, давать распоряжения, как разобрать барабан, чтобы вынуть руку. Это была длинная история. Я пришёл, когда его уже освободили. Носилок не было, он обнял меня здоровой рукой за шею, и мы быстро пошли в околодок. По дороге он мне ещё рассказывал, как всё произошло, а у врача потерял сознание. Руку ему ампутировали по локоть. На следствии он взял всю вину на себя и тем самым, можно сказать, выручил меня от тюрьмы.

Когда он вышел из больницы, я его взял назад в цех. Работать он не мог, и я его назначил приёмщиком. Но с этого времени вся его жизнь пошла кувырком. Бабы из его бригады, жалеючи, предоставляли себя ему. Он начал пить, бросил учёбу. Пропал вовсе.

Освоившись с новым цехом, рабочие начали воровать. Старшие из них происходили из кустарей. Они и теперь имели на дому маленькие ванночки и брали потихоньку заказы — серебрили ложки и разную мелочь. Я заметил, что уж очень быстро стали расходиться у меня серебряные и кадменные аноды. Раз я поймал за руку своего хромовщика. Выдавив стекло в окне, он передавал аноды своему товарищу. Хромовщика пришлось уволить, хромирование встало, ко мне зачастили агенты МУРа.

Цианистый калий мы получали из Германии. Отличный продукт — белоснежные шарики, ни дать ни взять клюква в сахаре, так и хотелось положить их в рот. Ванны на них работали отлично. Но вот наши химические заводы освоили производство его, и нам предписали перейти на отечественный продукт — липкую бурую массу, подобие глины, если не хуже. Началось мучение — никель лупился, отдел контроля браковал все изделия.

В это время пошли аресты троцкистов, и у одного из них нашли кусочек цианистого калия. Ясно, припасён для отравления Сталина. Но откуда же троцкист мог взять цианистый калий? Ясно — из гальванических цехов… Обыскать все цеха в городе! Сверить наличие!

В Москве было 11 цехов. И во всех обнаружилась маленькая недостача. Говорили, что десятерых заведующих посадили. Я думаю, что это преувеличение. Когда ко мне нагрянули агенты ГПУ, проверили книги, списали остатки, то не хватило 16 килограмм. Этим количеством можно было отравить всю Москву. Я оправдывался сломанными весами, предъявил копии всех служебных записок. Вот когда я вспомнил завет Ивана Евграфовича: «В случае коснись»! Коснулось! Посадили заведующего отделом снабжения за то. Что не дал мне вовремя весы.

Про себя я ломал голову: куда делся цианистый калий? Испорченными весами это нельзя было объяснить. Потом я узнал. У меня был дурашливый сменный мастер Мельников. Раз он дежурил в ночной смене. Мучился, мучился с «отечественным продуктом», да и швырнул его в водосточный трап целый пуд: «Зачем такое говно нужно!» А наутро забыл мне об этом сказать. Сколько он, мерзавец, рыбы потравил, подумать страшно! Ведь завод на самом берегу стоит, и производственная канализация выливалась прямо в Москва-реку.

В конце 1933 года начались повальные аресты инженерно-технических работников. После шахтинского процесса, процесса промпартии и других, органы безопасности, очевидно, остались без работы и тщились создать новые дела, чтобы не подвергнуться сокращению штатов. На нашем заводе не было никаких поводов для арестов. Завод освоил новое производство, более или менее выполнял план, в эксплуатации не было серьёзных аварий с нашей продукцией, никто не сыпал песок в подшипники, штурмовщина и бестолочь были в пределах средней нормы.

Поэтому громом среди ясного неба прозвучал арест и последовавший расстрел Генко. Все жалели (шёпотом) доброго старика эстонца, такого хлопотливого и работавшего с полной отдачей сил. Вслед за ним погиб величественный, респектабельный Долкарт. Последний удар по машинному отделу тех-бюро нанёс арест обоих наших конструкторов — Старуха и Чернова. Жена последнего, простая женщина из рабочей семьи, и двое детей-подростков совсем растерялись. Они остались вовсе без средств. И так как никогда не имели дело с арестами, то считали их концом жизни. Эта семья дружила с нами, жили мы на одной лестнице, и потому они обратились к нам за помощью. Мы советовали им, куда ходить за справками, писали какие-то заявления.