Лев Кокин - Час будущего - Повесть о Елизавете Дмитриевой

— Тебе что. А будь у тебя сын или муж, ты бы не так говорила, — пробовала возражать незнакомая Елизавете женщина.

— У меня там не муж, у меня там мужья! — распалялась Аделаида под общий смех. — Горе им, если струсят! А ты думаешь, если открыть ворота версальцам, ты своих мужиков под юбку попрячешь? Милосердия ждешь? Может, отбиваешь поклоны?

Жизнь бурлила под сводами церкви, та жизнь, с которой распрощался Флуранс, и тот мальчишка, пронзенный саблей, и все другие, кого в последний путь проводил сегодня Париж. Елизавете удалось наконец протиснуться к спорящим. Увидав ее, Аделаида хлопнула по газетному листу широкой ладонью:

— Читала этих писак?!

«Крик народа» — газета Жюля Валлеса. Получив ее в руки, Елизавета попыталась разобрать в сумраке текст: «Гражданки, мы шли в Версаль, мы хотели остановить пролитие крови… Нам не удалось выполнить задачу примирения… Мы вынуждены на время разойтись… Вернемся к нашим семьям или объединимся в отряды для обслуживания госпиталей… Будем поддерживать дух наших национальных гвардейцев и ухаживать за ранеными… Гражданки, наша попытка останется, как протест… Расстанемся же со словами: да здравствует республика! да здравствует Коммуна!..»

— Ну что скажешь? — наступала Аделаида.

— Скажу, что вижу противоречие: то ли расстанемся, то ли объединимся… Видно, они сами не знают, что делать.

— Уж не заодно ли ты с ними?! — заподозрила Аделаида.

— А ты сама, ты знаешь, что надо делать?

— Что надо делать? Защищать Коммуну и мстить за убитых! На бастионах, на баррикадах! Если нам не достанется ружей, мы вывернем булыжники из мостовой! Победить или умереть!

— Я тоже думаю так, — согласилась Елизавета. — Еще больше крови прольется, если народ будет опять побежден.

Все заговорили разом:

— Вот ты образованная. Объясни, почему газеты печатают письма каких-то матушек Ришар, дрожащих за своих великолепных балбесов? Почему не напечатают того, что говорит Аделаида, что думаем мы?

— А что она говорит? Про мужей да про вымя коровье?

— Чтобы напечатали ваши мысли, надо их записать!

— Вот ты ученая, ты и пиши!

— Сегодня напишешь, приноси сюда завтра! Обсудим, подпишем — и на заборы, на стены: знай парижанок!

Едва добравшись к себе в Батиньоль, она разложила на столе белый лист бумаги. Но не было сил. Поплыли перед глазами похоронные дроги, и застучали в ушах барабаны, и зашаркали тысячи ног по мостовой, а благородный рыцарь Флуранс все падал и падал, обливаясь кровью, с расколотым черепом, этим вместилищем храбрости, и энциклопедических знаний, и революционных иллюзий, — рядовой гражданин в республике равных, с которым ей уже не познакомиться ни-ко-гда. И она почти явственно ощущала бешеный, смертельный удар сабли — как топором по полену.

Она написала одно заглавие: «К гражданкам Парижа!» — и свалилась в постель.

Утром, не сварив даже чашки кофе, продолжила:

«Чужеземец ли предпринял опять нашествие на Францию? Нет, эти убийцы народа и свободы — французы… Наши враги — привилегированные существующего социального строя, все те, кто всегда жил нашим потом и жирел нашей нуждой… Мы хотим труда, но чтобы самим пользоваться его плодами. Не надо эксплуататоров, не надо хозяев… Труд и благосостояние для всех… жить и работать свободно или умереть в борьбе!.. Гражданки, настал решительный час! Надо покончить со старым миром!»

Дочь Интернационала, она не могла не сказать и о том, чего, быть может, желала сильнее всего — что поднимается не одна Франция — «даже Германия… потрясена и опалена дыханием революции… даже в России, едва гибнут защитники свободы, как на их место появляется новое поколение, готовое в свою очередь бороться и умереть за республику и социальное переустройство». Она не забыла об ирландских и польских борцах за свободу, и об испанских, и об итальянских. «Не указывает ли это постоянное столкновение между правящими классами и народом, что дерево свободы, целые века увлажняемое потоками крови, принесло наконец свои плоды?»

«Гражданки, примем решение объединиться, поможем нашему делу!.. К воротам Парижа, на баррикады, в предместья… — если негодяи, расстреливающие пленных и убивающие наших вождей, дадут залп по толпе безоружных женщин, тем лучше! И если оружие и штыки разобраны нашими братьями, у нас останутся еще булыжники с мостовой».

— А у тебя, оказывается, талант! — восхитилась Аделаида вечером, в клубе, когда Елизавета принесла свое произведение.