Лев Кокин - Зову живых - Повесть о Михаиле Петрашевском

Священник, путаясь в полах своего облачения, по ступеням первым взошел на помост, за ним по очереди поднялись остальные. Неподалеку от помоста все так же стояли группками офицеры, разве только увеличилось их число. И командующий генерал все так же монументально возвышался на лошади. И по-прежнему топтались возле костра два «классических персонажа»…

Толпа на земляном валу с краю плаца с каждой минутою прибывала, густела.

— Озяб, ваше благородие? — потешался в толпе над студентом бородатый мужик в полушубке. — А вот был бы там, — он указывал рукою в поле, — должно, парился бы на морозе?!

Студент зябко кутался в воротник потертой шинельки и с ожесточением переминался с ноги на ногу.

На обширное поле входили войска и останавливались по сторонам, замыкая пустынный заснеженный прямоугольник. Там, внутри него, чернел другой прямоугольник, поменьше — невысокий дощатый помост, возле которого толпились господа офицеры, а неподалеку горел костерок.

— Ешафот, — объяснял бородатый соседям, — на его злодеев взведут, а потом вон к ентим столбам… А уж там…

— За что же их, господи?! — ахала разбитная бабенка с корзинкой; послали на рынок, да невзначай по дороге свернула, теперь полошилась, что долго не начинают, как бы барыня не хватилась. — За что ж их?

— Едут! Едут! — загалдели вокруг, когда вдали показалась группа всадников с генералом.

Бабенка ахнула:

— Неужто сам царь?!

— Они не поедут, — сказал с сожалением похожий на приказчика парень в картузе, придвигаясь к бабенке поближе. — Или наследника послали?

Он явно обращался к авторитету бородатого мужика, и тот не задержался с ответом:

— Какого наследника? Енерал!

Тут же бормотал и крестился пьяненький человечек:

— Прости нам, осподи, грехи наши тяжкие!

В еще более потертой шинельке, чем студент, он был не то из дьячков, не то из тех борзописцев, что пришпиливают на дверях своих вывеску: «Всеобщий секретарь для вдов и разного рода требований».

— Осподи, помилуй нас грешных!..

А толпа опять зашумела:

— Везу-ут!

На сей раз, действительно, в окружении всадников показался длинный поезд извозчичьих карет. Одна за другой кареты въезжали на плац, и возле помоста из них высаживали по одному седоков.

— Здороваются, вишь!

— Обнимаются! — радовался молодой приказчик. Серыми шеренгами недвижно стояли по сторонам поля солдаты.

— Неужто не зябнут? — удивлялась бабенка.

Приказчик ржал:

— А ты поди-ка погрей всех!

Как на ярмарке у балаганов, где показывали глотающего людей крокодила в кадке или ученых собак, танцующих польку, толпа нетерпеливо гудела.

Когда осужденных погнали гуськом вдоль шеренг, студент вспомнил, как нынешним летом появилась в Петербурге афиша: «Август Леде на колоссальном шаре „Москва“ предпримет воздушное путешествие» — и весь город высыпал на улицы в назначенный час. Народ жаден до зрелищ. Но откуда узнали о нынешнем? Ведь на сей раз никаких объявлений не было, только извещение в «Русском инвалиде», да сегодняшний нумер никто еще, конечно, не успел прочитать…

Увязая в глубоком снегу, осужденные обошли кругом поля, обвели его цепочкой следов и вернулись к помосту. И один за другим поднялись на него: пять, десять… двадцать один человек.

Самому студенту сказал вчера вечером о предстоящей экзекуции приятель из типографии — видел гранки, и среди осужденных назвал знакомого по университету Александра Ханыкова. Из «Русского инвалида» трудно было уяснить их вину. Что-то было о пагубных смутах и мятежах в Европе, что-то о безначалии, порицании, богохулении и дерзких словах… Но найдется ли порядочный человек, кто в компании с друзьями не произносил дерзких слов?.. В университете еще весной волновались из-за этого ареста. А Николай Чернышевский, чья резкость во мнениях так не вязалась с его мягким женственным голосом, еще тогда заявил, что не усомнился бы вмешаться в их общество и со временем, конечно, вмешался бы.

Лиц издали нельзя было разобрать, но бабенка все же ахнула:

— Молодые!

— Ты гляди на лопасти, понял? — поучал между тем приказчика всезнающий бородатый мужик. — Эвон, у гренадеров конных из-под касок, вишь, на спины свисают? А уж за ними — энто московцы, понял? А уж за энтими — там егеря!

Белые перевязи поверх солдатских шинелей напоминали покосившиеся кресты. Мохнатые шапки возвышались над белыми крестами, точно зловещие черные птицы. А вкруг белого поля за частоколом штыков, как траурная рамка, чернела цепочка следов.