Михаил Аношкин - Рубежи

В это время открылась дверь и появилась мама, запыхавшаяся, гневная. Она думала, видимо, что сын баловством занят. А тут все чинно и благородно, а главное, со мной учитель. У нее отлегло от сердца. Ржаников поднялся навстречу и сказал:

— Припозднились, припозднились. Вы уж нас извините, ради бога. Но гляньте, какую работу спроворили. И скажу вам — упорный у вас парень. Я, грешным делом, подумал, что он бросит, раз не получается, ан нет. Так что извините великодушно, не ругайте.

Мать всю дорогу молчала. Ругать меня было не за что, а о чем-то другом она сейчас говорить не могла. На красноречивый взгляд отца ответила:

— Дело делал, не шелапутничал.

Бабушка проговорила недовольно:

— Это что за дело ночью-то? По ночам и старики спят, а такие сопляки и подавно. Неча полуночничать. От рук потом отобьется.

Я не сердился на бабушку. Ворчала она любя.

Учителем методики преподавания географии был у нас Николай Михайлович. Первый свой урок он начал оригинально — стал рассказывать, какой он был храбрый и ловкий на гражданской войне. Разрывная пуля угодила ему в ладонь, и осталось всего два пальца — большой и мизинец. Между ними все вырезали, и получилась рогулька. Мы слушали его ошеломленно — во дает! Кирилл Германович тоже рассказывал о гражданской войне, но по нашей просьбе и после уроков. А о себе говорил мало. А этот заливается — не унять. Мишка Зыков слушал, слушал и спросил:

— Можно вопрос, Николай Михайлович?

— Задавай.

— А правду говорят, что ночью все кошки серы?

Рогулька, как мы его окрестили, помигал голубенькими глазками, собираясь с мыслями, и ответил на полном серьезе:

— Точное определение. Ночью они действительно серые.

В классе грохнул веселый хохот. Рогульке это понравилось.

На урок Николай Михайлович приносил географическую карту, свернутую в рулон, указку, классный журнал и учебник. Карту приспосабливал на доску, указку обхватывал рогулькой, открывал учебник и, заглянув в него, начинал:

— Сегодня мы поговорим о карстовых явлениях, как таковых, и как надо о них рассказывать детям.

Он низко склонялся над учебником, выставляя на обозрение желтоватую лысину, потом подходил к карте и говорил:

— Карстовые явления наблюдаются, — он искал на карте места, где они наблюдаются, искал мучительно долго, а найдя, тыкал указкой, призывая нас запомнить их. На этом запас его знаний кончался, требовалась очередная подзарядка, и Николай Михайлович спешил к столу. Но пока он искал на карте нужные точки, кто-нибудь из нас подбегал к столу и захлопывал учебник. Рогулька хмурил жиденькие брови: как так, ведь открыто было! Однако выдержки не терял, а начинал листать учебник, отыскивая нужную страницу. Подчитав, торопился к карте. И все начиналось сначала, повторяясь в течение урока несколько раз. Другой бы на его месте взъярился, пообещал бы родителей вызвать или пожаловаться директору, а этот хоть бы что — оставался невозмутимым. Уроки Николая Михайловича превратились в игру со спортивным азартом: кто большее число раз сумеет закрыть учебник. Игра продолжалась до тех пор, пока Николая Михайловича от нас не убрали. Много позднее понял я, в каком же затруднительном положении было педагогическое училище, если приглашало на преподавательскую работу таких, мягко говоря, некомпетентных людей. Великая нужда была в специалистах. И только ли в Кыштыме?

Наша жизнь заметно оживлялась, когда начиналась подготовка к праздникам — Первому мая и годовщине Октября. Во дворе маршировали: каждая группа своей колонной, по-солдатски печатая шаг. С песнями.

Георгий Романович Мокрушин, военрук, умел раззадорить — соревновались увлеченно, группа с группой. Ревниво следили, чтобы оценка ставилась объективно. Победители бурно ликовали.

Главные состязания начинались на демонстрации. Там шло соревнование с медицинским училищем, ФЗУ, средними школами. Георгий Романович уверял нас, что городской комитет комсомола и отдел народного образования всякий раз после демонстрации объявляют победителей. Видимо, так и было. И мы из кожи лезли, чтобы стать первыми.

Когда колонны возвращались к училищу и останавливались перед крыльцом, Георгий Романович объявлял:

— Молодцы, товарищи! Первое место за нами! Спасибо от имени дирекции!

Мы во все глотки орали «ура».

Но бывало и по-другому. Мокрушин, кисло морщась, говорил:

— Порадовать нечем. Первыми нынче медички. А вы и песню недружно пели, и на митинге шумели, и равнение в рядах плохо держали. Ужи, а не ряды. Одним словом, ай-ай-ай!