Валерия Троицкая - Телеграмма Берия

Наше молчание затянулось — я ждала, что он будет меня спрашивать, он молчал, и тогда с какой-то отчаянностью я заговорила о папе. Я даже не стала объяснять, почему я просила принять меня, мотивируя мою просьбу чем-то, связывающим меня с ним лично.

Я говорила, что мой отец сидит в их тюрьме уже третий год, что я побывала на Лубянке и, насколько мне известно, дело вернули на доследование… Наконец, почему нельзя разрешить свидание с папой, которого мы так давно не видели…

Вначале он сосредоточенно молчал, потом почему-то начал слегка улыбаться, затем прервал меня и стал задавать вопросы не о папе, а главным образом обо мне.

Каким-то образом разговор перешёл на темы о студенческой жизни, о моих занятиях в Университете, затем об экспедициях и, вообще, о жизни молодёжи.

Мы разговаривали с ним более часа. Всё это было совершенно необычно в те времена, тем более для начальника большого отдела НКВД.

В конце концов, я призналась ему, что единственная причина, почему я здесь, заключается в том, что я хочу увидеть своего папу.

Видит Бог, ни в какие амурные игры я с ним не играла, а просто старалась быть интересной, лёгкой собеседницей, и моя наивность была мне на руку.

До сих пор я не могу объяснить себе, почему я поступала тем или иным образом, но, оглядываясь назад, думаю, что единственно правильным было действительно заинтересовать этих людей каким-то необычным поведением.

В конце разговора Николай Васильевич пообещал мне, что, по-видимому, он сможет устроить моё свидание с папой, но сказал, чтобы я позвонила ему через две недели.

Ровно через две недели я позвонила в Большой дом по телефону Николая Васильевича. Меня соединили с ним, и он спокойно сказал мне: «Ваше свидание с отцом состоится в следующий четверг. Пропуск с указанием номера комнаты, где будет свидание, вы получите в бюро пропусков».

Я спросила его, можно ли принести на свидание какую-нибудь домашнюю пищу и вообще что-то, что папа любил из еды.

Он кашлянул и сказал:

— Всё, что вы захотите, вы сможете заказать в нашем буфете. При свидании будет присутствовать наш сотрудник, которому будет дано указание выполнить вашу просьбу.

Мне начало казаться, что всё складывается слишком удачно, необычно, просто невероятно и вполне может и должно случиться что-то неожиданное, непредвиденное, плохое.

Через несколько дней я шла по Литейному проспекту на свидание с папой. На этот раз меня сопровождали на всякий случай уже два моих приятеля из университета. Ведь было весьма вероятно, что все обещания со свиданием, в возможность которого в то время никто не верил, были какой-то непонятной и жестокой игрой. Если бы это было так, то мои спутники узнали бы об этом по моему затянувшемуся пребыванию или исчезновению в Большом Доме. Кроме того, вдвоём было легче и ждать и решить в плохом случае, как сообщить об этом маме.

Стоял сильный мороз — минус тридцать градусов по Цельсию. Мои провожатые мужественно решили меня ждать столько, сколько потребуется.

Я вошла в Большой Дом, и непонятным для меня самой образом все мои опасения рассеялись или как-то отступили на задний план.

Ведь впереди было свидание с папой, и ничто не должно было отвлекать меня от этого…

Первый шаг — получение пропуска — прошёл благополучно. В пропуске был указан номер комнаты, в которую я должна пройти. Мне сказали также, чтобы я поднималась на лифте на четвёртый этаж.

В лифте я неожиданно встретила своего бывшего сокурсника по Университету — Гаврика Тимофеева. Он учился с нами на первом курсе физического факультета, слегка ухаживал за мной, а потом куда-то исчез. Впоследствии мы узнали, что он поступил учиться в школу НКВД.

Гаврик был первым человеком, к которому я бросилась сразу после ареста папы. Но он резко замкнулся и сказал, что вмешиваться не нужно, дескать, во всём разберутся и что он далёк от этих дел.

Конечно, это была отговорка или простая трусость, тем более что позже я узнала, что он состоял кем-то вроде адъютанта при весьма важной персоне. Спустя годы я подумала, что он, вероятно, знал, что все попытки вмешаться были бесполезны… После этого разговора он исчез, и мы больше не виделись, — вплоть до этой случайной встречи в НКВД-шном лифте.

Увидев меня в лифте одну, Гаврик никак не мог взять в толк, как я попала в Большой дом и что я там делаю. Я держалась независимо, на его вопросы не отвечала либо поддразнивала его.

Лифт остановился на четвёртом этаже, и, не простившись, я покинула Гаврика. Теперь мне надо было найти комнату, номер которой был указан в моём пропуске, и, где мне, по-видимому, предстояло увидеть папу.