Валерия Троицкая - Телеграмма Берия

Мне казалось, что таким образом я как-то поступаю правильнее по отношению к Капицам, которые были очень на виду. Владимировы, которым я заранее сообщила о своих планах, с готовностью согласились на такое использование их телефона. Конечно, в то время это согласие тоже было «поступком», на который далеко не все были способны.

На следующий день я сидела и ждала этого звонка в назначенное время. Звонка не было. Литвинов позвонил на второй день, и я сказала ему: «Послушайте, вы же наш депутат, мы за вас голосовали, и кто же, как не вы, должны мне помочь уже в конкретном, правом деле — вернуть дело в суд».

Литвинов выслушал меня и ответил: «Я постараюсь вам помочь, но я совершенно не уверен, что я смогу что-либо сделать».

Голос у него был глухой, безрадостный, гнусавый — возможно, простуженный. Он снова и снова повторял, чтобы я действовала сама, ничего не говоря о том — как же действовать.

На мои прямые вопросы, к кому и куда обращаться, он отвечал уклончиво и никаких имён и мест не назвал. Затем он очень вежливо закончил разговор и несколько туманно и завуалированно пожелал мне успеха.

Вот и всё, что мог сделать для нашей семьи известный дипломат М. М. Литвинов. Но кто жил в те годы, тот понимает, что даже согласие на такой разговор был с его стороны актом гражданского мужества.

Я долго думала и пришла к выводу, что, если никто не может мне сказать, как действовать, то единственный человек, который это, безусловно, должен знать в силу своего положения и обязанностей, — это начальник всего НКВД СССР, которым к тому времени (после убийства его предшественника Ягоды [5] Л Г. Ягода, нарком внутренних дел СССР (1934–1936), был расстрелян в марте 1938 года. ) был Л. П. Берия.

И я решила, что должна послать телеграмму Лаврентию Павловичу Берия, начальнику НКВД, с просьбой о встрече.

У меня хватило ума и какого-то суеверного ощущения, чтобы держать свои планы в тайне. Мне казалось, что если я расскажу о них, они, скорей всего, не исполнятся. Я не сомневалась даже в том, что все мои друзья любым способом отговорили бы меня от них.

Сам факт, что я решила тайно пойти по этому пути, свидетельствовал о моей полной наивности в те годы и о том, что я совершенно не понимала, с какой страшной системой я имею дело.

Может быть, это и спасло моего папу, поскольку я определённо действовала нестандартными путями. Они были неожиданны для системы и в какой-то мере могли вызвать любопытство, подобное тому, которое возникает у жестоких людей в отношении беспомощных существ, входящих в клетку с дикими животными.

Я помню, как я пошла на главный телеграф на улице Горького (ныне Тверской) и подала телеграфистке телеграмму, в которой дословно было написано следующее: «Дорогой Лаврентий Павлович, я должна увидеть Вас по вопросу, который касается только Вас и меня, студентки Ленинградского Университета. Буду ждать Вашего решения о возможности и времени нашей встречи в приёмной возглавляемого Вами учреждения на Лубянке, в следующую пятницу с 10 до 12 утра».

Моя телеграмма вызвала переполох. Сперва сбежались телеграфистки, потом та телеграфистка, которой я вручила телеграмму, пошла к своему начальнику, и они долго совещались. Затем они куда-то исчезли. Но, в конце концов, телеграмму приняли.

В назначенный день, полагая, что мне придётся долго ждать, я положила в сумочку французский роман, который взяла с полочки книг в доме Капиц, и отправилась на Лубянку.

Уходя, я сказала только Анне Алексеевне Капице, куда я иду.

В приёмной было полно людей, растерянных, грустных, но охотно делящихся информацией о своих бесплодных попытках что-либо узнать об арестованных родственниках.

После примерно получаса ожидания дверь приёмной резко отворилась, и появился молодой лейтенант, который громким голосом спросил:

— Гражданка Лера Троицкая здесь?

Я быстро вскочила со стула и с удивившим меня саму спокойствием и достоинством ответила:

— Да, я здесь.

Лейтенант внимательно на меня посмотрел, зачем-то порылся в бумагах, которые он держал в своих руках и сказал:

— Пройдёмте.

После этого я вместе с лейтенантом прошла по длинным коридорам с плотно закрытыми дверьми по бокам. Он постучал в одну из дверей, и мы вошли в большую комнату.

Около стола, спиной к нам стоял среднего роста человек. Он повернулся и отпустил лейтенанта. На петлицах у него было четыре ромба. В те годы такое количество ромбов свидетельствовало об очень высоком воинском звании. В армейской табели о рангах четыре ромба соответствовали званию командарма. Если кроме ромбов на петлицах была маленькая звёздочка, то это было звание командарма первого ранга, если звёздочки не было, то командарма второго ранга. Была ли у моего собеседника звёздочка на петлицах, я не помню, но число ромбов я хорошо запомнила, потому что я первый раз в моей жизни встретила человека с таким количеством ромбов.