Валерия Троицкая - Телеграмма Берия

Мама, как и сотни других людей, пыталась узнать, в чём же всё-таки обвиняют папу, где он находится, как сделать для него передачу с продуктами и тёплыми вещами. И никаких достоверных сведений ей не удавалось получить.

Сочетание нервных потрясений, пережитых мамой, и инфаркта привели к тому, что она почти год провела в больнице, расположенной в Гавани на Васильевском острове.

Моё существование осложнилось. С деньгами были трудности. Я разрывалась между бесплодными хлопотами по папиным делам, заботами о маме, поездками в больницу, учёбой в Университете и просто организацией внезапно возникшего одинокого существования.

Учёба и спортивная жизнь, которая мне давала возможность время от времени бесплатно питаться в столовой университета, частично отвлекали меня от тяжёлого положения, в котором очутилась наша семья.

Прошло полтора года, мама начала работать, но все её попытки, как и попытки множества других людей, узнать хоть какие-то сведения о своих близких оставались безрезультатными или просто ложными.

Мои походы в те немногие учреждения, которые вроде должны были бы давать сведения об арестованных, также ничего не проясняли. Как и многие другие, я с трудом сдерживала рыдания, подойдя к окошечку, торопливо и со страхом обращаясь с моими вопросами к совершенно равнодушному человеку. Обычно, буркнув что-то непонятное или заведомо ложное, в ответ на просьбу сообщить, где же находится папа, он безразлично произносил: «Следующий».

Время шло, неопределенность и безысходность ситуации, накопившееся возмущение и отвращение к собственной беспомощности привели к тому, что я стала серьёзно задумываться о том, что нужны какие-то другие нестандартные, активные методы борьбы за папину судьбу.

Конечно, только моя молодость и наивная вера в справедливость способствовали тому, что я всерьёз решила бороться за освобождение папы. При этом, не задумываясь, я пользовалась всеми дозволенными и недозволенными методами, изобретая по ходу дела весьма рискованные шаги и пренебрегая опасностью таких шагов.

Толчком также к такому крутому изменению позиции было письмо, полученное мною от М. М. Литвинова, бывшего в течение многих лет министром иностранных дел СССР. Он был в те годы депутатом Петроградского района города Ленинграда, где мы жили.

Письмо было ответом на моё послание ему как депутату с просьбой вмешаться в столь несправедливый арест моего папы.

Я, как сейчас, вижу перед глазами это письмо, адресованное Лере Троицкой и написанное очень крупным каллиграфическим почерком. В письме он просто и чётко сообщал мне, что ничем мне помочь не может и заканчивал письмо словами: «Лера, действуйте сами».

Конечно, как действовать, мне никто посоветовать не мог. Интуитивно я преодолела свой страх и отвращение и теперь вместо мольбы и слёз на моём молодом и привлекательном лице, возникавшем в печально знаменитом окошечке, была улыбка.

Манера и стиль вопросов, которые я задавала, сбивала особенно молодых людей с их обычного формального и жестокого характера ответов.

Мне трудно сейчас вспомнить, что именно я им говорила, но мне кажется, что в эти моменты во мне пробуждалось какое-то дремлющее в обычное время подсознание, которое непонятным образом подсказывало мне, что говорить и как держаться.

Так или иначе, мне удалось достоверно узнать, что мой папа находится в знаменитой тюрьме Большого Дома на Литейном проспекте.

Необходимость безотлагательных и решительных действий неожиданно возникла к концу второго года папиного пребывания в тюрьме.

Как-то раз вечером в квартире, где мы жили, раздался телефонный звонок. Я подошла к телефону. Приятный мужской голос попросил позвать Леру Троицкую.

«Я слушаю», — ответила я. Мужской голос очень быстро сказал мне следующее: «Слушайте меня внимательно и не задавайте никаких вопросов. Вы должны через два часа подойти к кинотеатру „Колизей“ на Невском проспекте. Никому не говорите ни о моём звонке, ни о том, что вы пошли встречаться со мной. Вы меня узнаете по светло-бежевому пальто из ламы и длинному шарфу». И повесил трубку. Я застыла с молчавшей трубкой в моей руке.

Через полтора часа, показавшихся мне вечностью, я помчалась к «Колизею» на Невский проспект. Была весна 1939 года. Мимо меня проходила весенняя ленинградская толпа, и никому из этих людей не было никакого дела до моего папы, вот уже около двух лет сидевшего в тюрьме.

Я сразу заметила среди людей, толпившихся у кинотеатра, элегантного, красивого мужчину, одетого в светло-бежевое пальто из ламы с длинным шарфом.