Лев Разумовский - Моя коллекция

1919 год. В Петербурге голод. Люди на улицах поднимали листья и ели. Меня с полуторагодовалой Миррой решили отправить в сытые места — на Украину, в Елисаветград, в семью свекра, Льва Самсоновича.

В Петербурге меня посадили в мягкий вагон, как тогда полагалось, а в Орше я уже попала в первый погром. Где я пряталась, как миновал этот погром, не помню, но в Елисаветграде за год было еще четыре погрома. Власть менялась. Город захватывали то банды Маруськи Никифоровой, то атамана Григорьева, то петлюровцы, — и все они грабили и жгли. Город был полностью в их руках по три-четыре дня. А мы сидели и в страхе ждали смерти.

Как сейчас помню — погромы приближались к Елисаветграду из еврейских местечек, и люди бежали оттуда в город, прятались у родных и знакомых. Потом стало опасно и в самом городе, и нас спрятала у себя в подвале наша молочница, украинка или русская, не помню.

Там в подвале набилось много людей, и все сидели затаясь, в страхе и тоске, много часов.

Ночью Мирра начала плакать, и чем дальше, тем громче, ее было не унять. Запуганные люди стали шикать и возмущаться, что она своим криком выдаст тайник. И тогда я вышла из подвала и села прямо у дороги с Миррой на руках, а мимо меня в двух шагах неслись конные бандиты. Что я пережила, можешь себе представить.

Потом, когда мы вернулись домой, мы застали следующую картину: пол был засыпан мукой из четырех вспоротых мешков и перьями и пухом из всех вспоротых подушек. Все это плавало и смешивалось в воде, льющейся из открытого крана. На столах стояли миски и ложки, грязные и липкие от варенья. Свекровь Анна была очень запаслива и скуповата, и хранила варенье годами, у нее было варенье даже четырехлетней давности, пуды варенья. Все это было разворочено, сожрано, перебито. Но этот урон показался абсолютно ничтожным по сравнению с тем, что мы узнали: за одну эту ночь в Елисаветграде было вырезано несколько тысяч евреев.

Однажды вечером, когда мы сидели за столом, в окошко тихо постучали, и в открытую форточку упала сигарета. Я подняла ее. Это была не сигарета, а трубочка папиросной бумаги. Я развернула ее, там было написано рукой моего отца по-немецки: «Я в Киеве. Пробраться не могу. Постарайся приехать».

Железная дорога тогда была развалена. Поезда шли медленно, редко, без расписания. По дороге поезда грабили банды.

Лев Самсонович стал искать пути, как бы меня отправить в Киев наиболее безопасным способом. Наконец меня устроили вместе со студентами в студенческий вагон с документами племянницы Льва Самсоновича, с тем чтобы я остановилась в Киеве в доме Бланка, ее отца. Он был известным дантистом и руководил школой зубных врачей в Киеве. У них был в Киеве собственный дом.

И вот я поехала в этой теплушке, заполненной людьми. Что я там пережила, не могу передать, не могу рассказать. Прежде всего, ко мне с первого дня стал привязываться руководитель вагона, студент-украинец, который ехал с молодой женой. Он все время орал на меня и угрожал выкинуть из вагона на каждой ближайшей остановке. У Мирры начался понос, и через каждые пятнадцать минут я должна была возиться с горшком и пробираться среди людей к дверям выливать его. Кругом был ропот и злобные выкрики. Когда она наконец засыпала, я была счастлива и старалась ее не разбудить, потому что все остальное время она кричала и раздражала окружающих. Спала она на корзине с продуктами и получалось так: когда она не спала, я с ней возилась и было не до еды, а когда она засыпала, то продукты было не достать. Так я и проехала всю дорогу. Туфли свои модные новые, на высоких каблуках, я выкинула, так как каблуки сразу сломались, и ехала босая. Мы ехали от Елисаветграда до Киева две недели. Умирать буду, не забуду.

Наконец приехали в Киев. Я выхожу — меня никто не встречает. А у меня большая коробка с бебехами, Мирра на руках и корзинка с едой. Увидела извозчика, бросилась к нему. Он спросил: «Чем платить будешь?» Я сказала, что у меня деньги есть — вот они. Он посмотрел и презрительно плюнул: «Хиба ж це деньги? Так це ж карбованцы, хлам! В Киеве другая валюта!» — и уехал.

Что мне было делать? Наконец Бог надо мною сжалился. Подошли какие-то два молодых человека, увидели, что я плачу с Миррой на руках, позвали извозчика и повезли меня к дому Бланков. По дороге выпала коробка с вещами и рассыпалась. Они вылезли, собрали все и довезли меня до дома.

Когда я вошла в дом, выяснилось, что папы нет. Мне сказали, что он не выдержал, не дождался меня и уехал в Елисаветград.