Дайана Энрикес - Чародей лжи. Как Бернард Мэдофф построил крупнейшую в истории финансовую пирамиду

Это был печальный многоголосый хор жалобщиков, и песня его то прерывалась тихими рыданиями, то вновь наливалась гневом. Каждая жертва, красноречивая или косноязычная, говорила о том, как горько чувствовать себя обманутым – обманутым Мэдоффом, Комиссией, ходом судебных разбирательств, самой жизнью.

Судья Чин серьезно поблагодарил их и вопросительно склонил голову: «Мистер Соркин?»

В подобных случаях выступление защитника не более чем дивертисмент между актами. Кто сможет защитить человека, причинившего столько горя, загипнотизировавшего зал суда почти на час? И все же Соркин должен был попытаться.

«К тому, что мы услышали, нельзя остаться равнодушным, – сказал он. – Нельзя не проявить сочувствия к страданиям жертв. Это, как выразились некоторые жертвы, трагедия на всех уровнях… Мы представляем глубоко ущербную личность – но, ваша честь, мы представляем человека».

Свою речь Соркин заключил настоянием вынести приговор без мести и гнева. «Мы лишь просим, ваша честь, чтобы к мистеру Мэдоффу отнеслись с пониманием и поступили с ним по справедливости».

Теперь наставало время второго акта, самого Берни Мэдоффа.

Он приготовил речь, похожую на его мартовское заявление, но звучащую куда более характерно для того человека, который существовал до 11 декабря 2008 года.

«Ваша честь, моему поведению нет оправдания, – начал он, повернувшись к судье. – Как простить предательство тысяч инвесторов, доверивших мне сбережения всей жизни? Как простить обман двухсот сотрудников, которые провели бóльшую часть своей карьеры, работая на меня? Как простить ложь брату и двум сыновьям, которые провели всю свою взрослую жизнь, помогая выстраивать успешный и уважаемый бизнес? – Он остановился, чтобы перевести дыхание. – Как простить то, что я лгал жене и обманывал ее – жену, которая пятьдесят лет была рядом и все еще остается рядом?»

Он мало-помалу продвигался к смазанному, невнятному описанию содеянного.

«Когда я начал это – свое преступление, – я был убежден, что смогу справиться и выберусь, но это стало невозможным. Чем больше я пытался выбраться, чем глубже увязал в яме».

Он привык к промахам трейдинга, сказал он, они – часть ремесла и он прощал себе их. Но в этом случае он допустил больше чем промах, он допустил «ужасную ошибку в суждениях. Я отказывался принять факт… не смог принять тот факт, что на этот раз потерпел неудачу. Я не смел сознаться в этой неудаче, и в этом заключалась трагическая ошибка».

На бумаге его слова казались глубоким раскаянием, хотя они были зачитаны холодным свинцовым голосом.

«Я в ответе за страдания и боль многих людей. Я это сознаю. Ныне я живу в мучениях, изведав всю боль и все страдания, которые причинил другим. Как указали некоторые из моих жертв, я оставил наследие позора семье и внукам. И с этим я проживу остаток моей жизни. – Слишком поздно он попытался устранить вред, нанесенный месяцами глухой немоты. – Меня винят в том, что я молчал и не выражал сочувствия. Это неправда. Мою жену винят в том, что она молчит и не выражает сочувствия. Нет ничего более далекого от правды. Понимая, какую боль и какие муки я причинил, она каждый вечер плачет, пока не уснет, и меня терзает также и это».

Он рассказал, что они с Рут молчали по совету адвоката. Но добавил, что Рут позже в тот же день выпустит письменное заявление, выражающее ее душевную боль и сострадание к жертвам.

«Я прошу вас прислушаться к этому. Рут невиновна. И я прошу вас выслушать ее».

Речь обвинения тоже была кратким привычным соло перед заключительным актом. Все знали, что прокуратура требовала приговора в 150 лет. Свои резоны прокуроры изложили в меморандуме, несколько дней назад представленном публике. «Более двадцати лет он обкрадывал людей без жалости и раскаяния, – сказала прокурор Лиза Барони. – Ему доверились тысячи, и всех он систематически обманывал».