Лев Павлищев - Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники

«Александр, – сообщает мать, – ускакал в Москву еще перед Николиным днем и, по своему обыкновению, совершенно нечаянно – sans tambour ni trompette (втихомолку, тайком ( фр .)); предупредил только Наташу, объявив, что ему необходимо видеться с Нащокиным и совсем не по делам поэтическим, а по делам гораздо более существенным – прозаическим. Задумал он издавать и газету в свою пользу, и «Северные цветы» в пользу семейства нашего покойного приятеля [144], – лучше сказать его братьев, – и в архивах копаться не хуже тебя, но какие именно у него дела денежные, по которым улепетнул отсюда, – узнать от него не могла, а жену не спрашиваю. Ждут брата, однако, весьма скоро назад. Очень часто вижусь с его женой; то я захожу к ней, то она ко мне заходит, но наши свидания всегда случаются среди белого дня. Заставать ее по вечерам и думать нечего: ее забрасывают приглашениями то на бал, то на раут. Там от нее все в восторге, и прозвали ее Психеею, с легкой руки госпожи Фикельмон, которая не терпит, однако, моего брата – один Бог знает почему»…

Дядя Александр возвратился из Москвы к новому году.

Этот новый (1832) год Ольга Сергеевна встретила в последний раз в кругу родных – в доме моего деда и бабки – с братом и его женой.

«Никогда еще мне не было так грустно, как в прошлую пятницу, 1 января, – пишет она отцу (во вторник 5 января), – когда обедала с братом и Наташей у стариков. Папа и мама хотя и не совсем передо мною правы, но все же любят меня по-своему; меня томили недобрые предчувствия, что в день нового года обедаю у них последний раз. Александр и Наташа оставались у них – как и я – весь вечер. Родные, когда я заговорила им о вероятной разлуке, и слышать не хотят, чтобы я променяла Петербург на Варшаву, а Соболевский, который тоже был там (он едет скоро за границу и будет у тебя в твоем возлюбленном городе), уверял меня, что твое пребывание в Польше временное, и, если только искренно захочешь, можешь возвратиться в Иностранную коллегию, тем более, что тебя еще не вычеркнули из списка ее чиновников, точно так же, как и еще двух или трех господ, отправившихся с Энгелем. Соболевский прав, и послушай меня: брось чужой тебе край и возвращайся на твою родину, святую Русь, ко мне. Чем тебе опротивела наша – хоть и бедненькая, но все же миленькая – квартира в доме Дмитриева? Чем тебе стали немилы твои лицейские товарищи, твои добрые петербургские сослуживцы-друзья, которые тебя так любят и так жалеют о твоем отсутствии? С кем, не говоря уже обо мне, обменяешься по душе родным русским словом? Брат Леон пишет Александру, что он ни за что не останется в Варшаве: война давно кончена, и ему там ровно нечего делать, и Ширков и Сиянов тоже уедут. С кем же останешься из близких тебе? В твоей варшавской службе счастия не вижу, и вот мой совет:

брат Александр еще в ноябре поступил в службу с прекрасным жалованьем туда, где и ты еще считаешься, – в Иностранную коллегию, – заниматься в архиве историческими работами; эти работы и ты любишь. Хотя Александр и моложе тебя чинами, но известен всей России; слово его веско, и он будет очень рад случаю тебя толкнуть вперед (de te pousser aussi en avant) как своего зятя, выхлопочет тебе такое же занятие себе в помощь и пристроит тебя, уверяю, в коллегию; сделать это брату будет тем легче, что ты в коллегию не вновь должен определиться, а только возвратиться. Выхлопочет Александр тебе и занятия по литературе; не одни же недоброжелатели журналисты его окружают, а твое перо многим уже известно. Обо всем этом он, при Соболевском, мне намекал, следовательно, и пишу тебе en connaissance de cause (со знанием дела ( фр .))».

Предположениям матери не суждено было, однако, осуществиться. Отец не изъявил Ольге Сергеевне, за которой решил приехать, желания вновь поселиться в Петербурге. Возобновить службу в Иностранной коллегии он не находил целесообразным, полагая, что не может на этом поприще принести столько пользы, сколько своей русскою деятельностью в крае, заинтересовавшем его во всех отношениях.

«Временное правление Царства Польского, – сообщает Николай Иванович своей матери, Луизе Матвеевне, от 12 марта 1832 года, – закрыто; но еще до закрытия Бог мне послал благодетеля в генерал-интенданте армии Погодине. По его ходатайству фельдмаршал прикомандировал меня к нему для иностранной корреспонденции. Жалованья получаю 2500 руб. в год по грузинскому, как объявил мне Погодин, положению, с оставлением по Министерству иностранных дел. Правда, с выступлением большей части войск из Царства Польского, ибо в сентябре останется один только второй пехотный корпус, главный штаб армии должен сократиться, а со временем и вовсе уничтожиться, но я уже обеспечен жалованьем, и мне не трудно будет поступить в штат наместника или военного губернатора.