Лев Павлищев - Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники

Александр умоляет меня и не думать в этом году о Варшаве; рисует он мне мою будущность в Польше самыми черными красками, а на вопрос, чего боится, отвечал, что его томят какие-то скверные предчувствия и что если он со мною разлучится, то и его может постигнуть несчастие. Я сочла эту тираду плодом расстроенного воображения (j’ai traite cette tirade comme fruit de son imagination exaltee); как бы ни было, я брата успокоила, и мы порешили: о Варшаве мне в этом году и не думать, а в мае переселиться если не к нему на лето, то возобновить мою прежнюю девическую жизнь до поры до времени, т. е. отправиться с моими стариками в Михайловское, а квартиру сдать, потому что тратить на нее деньги мне не по силам. Польши же боюсь хуже огня. Брат Александр совершенно входит в мое положение и очень досадует на Сергея Львовича, который так запутал дела, что не мог сдержать обещания отдать мне должное: не получаю от отца с декабря ни полушки, довольствуясь высылаемою тобою частью из жалованья да процентами с ничтожной суммы, отданной нашему другу Лихардову. По крайней мере проценты верны и эта сумма находится в руках истинно преданного нам и аккуратного человека, горячо любящего всех нас. Он тоже удивляется твоему решению связать себя с Варшавой, говоря, что толку большого от этого тебе ожидать нечего…»

«…6 марта 1832 года. Вчера я показала или, лучше сказать, передала твое письмо Александру, в котором опровергаешь подробно нелепую басню о твоей ссоре с Энгелем, раздутой до небывалых размеров. Александр был у меня сегодня и сказал, что прочел его Сергею Львовичу от доски до доски. Мой дражайший родитель, по-видимому, очень был рад и беспрестанно прерывал чтение брата словами: «Dieu, Dieu merci, que la volonte du ciel soit faite!» [147]He напиши ты этого подробного письма Александру, то первому твоему письму дражайший бы и не поверил, доказательства были довольно в нем слабы, и сплетня пошла бы гулять по всем знакомым и, значит, по всему Петербургу, при помощи одной из твоих недоброжелательниц; не назову ее, сам знаешь. Впрочем, и кроме нее у тебя есть недоброжелательницы: ты, не в обиду будь тебе сказано, комплименты дамам говорить не мастер, а всегда ухитряешься с ними быть в размолвках, отпуская им резкости, если они в разговорах тебе противоречат…

Невестка моя Наташа сделается скоро матерью и будет, уверяю тебя, самой нежной и примерной матерью. Жаль только, что теперь не бережет здоровья. По ее словам, она принуждена чуть ли не всякий вечер являться на спектакли и вечера, значит, проводит бессонные ночи. Александр мечет против этого громы и молнии (Alexandre jette feu et famme), но, выбранившись хорошенько, всегда уступает ее убеждениям, что выезжать необходимо, и отправляется с женой вместе, зевая на балах во всю мочь (Il у bailie a gorge deploiee). Я советовала ему тоже плясать и танцами лечить скуку; припомнила брату, как он, бывало, любил быстрое движение, беганье и особенно живую пляску, свойственную нашей африканской крови; брат уверяет, что хотя ему и тяжело насиловать природу, но строго следовать ей в его лета и положение смешно. А какие же его лета? Вообразил себя стариком, вот и все. Правда, неприятностей у него бездна с этим сладчайшим Б. (avec ce doucereux de В.) [148]. Сладчайший готов, на словах, умереть за Россию, а на деле русских ненавидит, и выбрал моего брата, русского до конца ногтей (qui est russe jusqu’au bout des on gles), козлищем отпущения (en qualite de bouc emissaire). Б. послал ему неприятную рацею (une harangue bien desagreable) за то, что брат напечатал стихи не по его вкусу и вздумал читать ему нравоучения, которые под стать бывшим его гувернерам – французу Русле и немцу Гауеншильду. Александр отвечал Б. с достоинством, как подобает старинному русскому дворянину (comme un gentil-homme russe, et gentilhomme de vieille souche), и бесподобно сделал. Он умнее господина Б. во сто раз, а предан царю и отечеству более чем этот господин, в миллион раз. Наконец, у брата борода слишком густа, чтобы с ним поступали, как со школьником (a la fn des fns mon frere a trop de barbe au menton pour etre ecolier). Знает, слава Богу, как писать и что писать.

Эта история очень возмутила брата, который мне признался, что его вырвало желчью. Очень, очень понимаю. (Je le comprends on ne peut mieux.)

А что брат Лев? И на него сплетни. Носятся слухи, будто бы он у вас в Варшаве напроказил по-своему (on pretend, qu’il a fait des siennes); хотя он ничего, Боже сохрани, против чести и нравственности не сделал, но, как говорят, поместил в последнее время столько денег в желудки своих товарищей по полку, нагружая оные устрицами и шампанским, что в конце концов должен был прибегнуть к долгу, довольно почтенному; остается узнать, кто этот долг заплатит. Надеюсь, что ты тут ни при чем (mais dernierement, a ce qu’on dit, il a mis tant d’argent dans les estomacs de ses camarades de regiment, en les bourrant d’huitres et de champagne, qu’a la fn des fns il a ete oblige de contracter une dette assez respectable. Reste a savoir, qui payera les pots casses; j’espere que vous n’y etes pour rien). Об этом долге разблаговестили Сергею Львовичу; он прослезился и запел свой романс: «Que la volonte du ciel soit faite» [149], но умоляет меня спросить у тебя по секрету: правда ли это, и сколько Леон задолжал? Александру ничего еще не известно, но и он, вероятно, услышит от добрых людей означенную (la susmentionnee) новость. Если же Леон от тебя скрывает истину, то можешь проведать обо всем у его приятеля Алексея Николаевича Вульф. Он и Лев неразлучны, но Вульф и с тобой откровенен.