Петер Вайдхаас - И обратил свой гнев в книжную пыль...

Я пребывал в растерянности и был беспомощен. Ее нападки начинались внезапно и каждый раз с неожиданной стороны. Я видел, что она страдает от той обстановки, куда я ее привез. Я не знал, как ей помочь, но сдаваться тем не менее не хотел. Я чувствовал себя ответственным за все, что здесь происходило, и маленькую девочку я тоже уже полюбил; кроме того, на свет должен был появиться еще один житель Земли, что и произошло в августе 1970 года — родилась Анаи.

Мы решили пожениться, чтобы отвести угрозу выдворения Доры из страны. Что, впрочем, было не так-то просто. В Аргентине не существовало разводов, и потому Дора считалась замужней женщиной по первому браку, законность которого признавалась и в Германии. В поисках выхода я написал отчаянное письмо тогдашнему обер-бургомистру Франкфурта господину Вилли Брундерту, и тот неофициально дал мне совет найти другую страну, где нас могли бы обвенчать. Здесь, в Германии, никто не будет докапываться, каким образом произошло бракосочетание, и нас признают мужем и женой.

Я прозондировал почву в Швеции и Чехословакии. Наконец кое-что наметилось в Дании — там с пониманием отнеслись к сложности нашего положения и согласились помочь без всяких бюрократических проволочек.

На страстную пятницу 1970 года, за несколько дней до вступления в силу распоряжения о высылке, нас без всяких формальностей поженил имевший на то право профессор юстиции в присутствии двух уборщиц-свидетельниц в большой пустой аудитории университета Копенгагена.

— Ну, вы прекрасно знаете, о чем идет речь, — сказал датский профессор, — и потому я объявляю вас мужем и женой! Примите мои сердечные поздравления! И с наступающим вас светлым праздником Пасхи! — После этих слов он исчез.

Взрыв и расставание были предотвращены, а проблемы, тяготевшие над нами, остались. Более того, они разрастались, становились все каверзнее и практически неразрешимее. Я пытался понять ее позицию и отношение ко мне. Даже сделал следующую запись, стараясь во всем разобраться:

Что толкает Д. на этот политический путь? Потребность самореализоваться? Или необходимость истребить в самой себе принципы верховодства? Во всяком случае, тяга к активным политическим действиям исходит из самой ее глубины, и попытка подавить это может вызвать тяжелые последствия!

Она — самостоятельная личность, которая, однако, не состоялась, потому что внутренняя потребность в зависимости явно помешала этому. Она отождествляет меня с этой своей зависимостью и обвиняет и бессознательно стремится удержать надо мной верх. Солидарность с нелегалами, угнетенными, совместная борьба за их освобождение дают ей ощущение, что она добивается и собственного освобождения тоже.

Чем сильнее я настаиваю на своем, тем больше закрепляю за собой роль угнетателя, которую она мне приписывает. Ее энергия обладает удивительной силой. Временами я совершенно сбит с толку и сломлен огненным ураганом ее идей, которые она обрушивает на меня.

Однажды солнечным осенним утром я сидел с гостями — книготорговцами из Бразилии — в одном, расположенном неподалеку от нашей конторы ресторанчике. Неожиданно быстрым шагом вошла моя сотрудница Петра Орловски — в желтых носках, бледная и очень взволнованная:

— Петер, твоя жена попала в аварию! Тебя срочно вызывают в больницу!

— Что произошло?

— Машина сильно повреждена, больше я ничего не знаю!

— А дети?

— Не знаю!

Я помчался в больницу. К счастью, с детьми ничего не случилось. Для полиции и просто любого смертного — необъяснимая авария. На совершенно ровном участке пути, без всяких помех слева и справа, Дора направила машину на скорости в пятьдесят километров прямиком на дерево. Она забирала маленькую Веронику из школы и прихватила еще соседку-испанку с ее ребенком. Маленькая Анаи тоже находилась в машине.

Что это было? Акт отчаяния? Бессознательная попытка самоубийства? У меня не было никаких объяснений. Опять на меня навалилось чувство вины. Дора вылетела из машины, пробив лобовое стекло, ей оторвало веко. Лицо женщины-испанки, сидевшей рядом с ней, пострадало гораздо больше от осколков разбитого стекла.

Когда я приехал в больницу, веко уже пришили. Она не разговаривала. Мы оба молчали. Я взял ее за руку. Тогда она сказала:

— Когда мне пришивали веко, я попросила чью-нибудь руку. А мне дали зажать пальцами ножку стула!

Я страдал от отчаяния и чувства вины. Что же я за бездарь такой, все время даю осечку и не могу окружить любимую женщину, которую привез сюда, в эту холодную страну, защитным покровом тепла, отчего она очень страдает? Что я должен сделать? И могу ли я еще что-то сделать?