Петер Вайдхаас - И обратил свой гнев в книжную пыль...

Но не все, конечно, было уж таким отталкивающим, как можно подумать. Было много чуждого, непривычного, не всегда нам понятного — я имею в виду группу молодых издательских работников, из которых почти все были «со стороны», не уроженцы здешних мест (в наших широтах не принято говорить о «коренных!» жителях), по субботам мы иногда отправлялись в расположенный неподалеку от моей квартиры уютный винный ресторанчик «Кохебас», принадлежавший двум старым сморщенным дамам. Отличными здесь были не только подаваемый ростбиф и домашняя лапша на гарнир, не говоря уже о вюртембергских винах, мы ходили сюда, чтобы понаблюдать за «местными»! Когда старые штутгартцы, охотно пропускавшие бокал за бокалом, вливали в себя к десяти вечера уже не одну четверть литра, они начинали перебрасываться через весь зал солеными шуточками, зачастую рифмованными, в виде прибауток. Иногда это превращалось в грубоватое, но увлекательные зрелище, которое нигде больше не увидишь и не услышишь.

В издательстве «Георг Тиме» царила угнетавшая всех авторитарная атмосфера. Издатель д-р X., долгие годы находившийся в унизительной зависимости от отца, перенял наконец после смерти патриарха издательство в свои руки. Это был надменный и неуверенный в себе человек, придерживавшийся точно таких же правил авторитарного руководства, от которых сам так долго страдал. Глядя на его правление, куда входили прокурист д-р Гройнер, заведующий редакторским отделом Ахим Менге, отвечавший также за авторские права, шеф отдела распространения господин Хиллиг и начальник производства господин Цимник, у всех находящихся в их подчинении сотрудников складывалось впечатление, что каждый из них хочет подсидеть другого. Лишь только у двух последних, прибывших сюда вместе со «стариком» из Лейпцига, можно еще было заметить иногда улыбку или услышать саркастическую шутку. Милитаристский стиль руководства был взят в этом доме за правило: контроль — это все, любые объяснения — пустой звук!

Производственный отдел представлял собой вытянутое в длину помещение, занимавшее целый этаж здания, в котором располагалось издательство. Оно разделялось на части стеклянными перегородками, где на площади от полутора до трех квадратных метров сидело по пять-шесть сотрудников. Мы горбились там над цветопробами венерических болезней или артрических изменений в суставах, сравнивая их с представленными авторами фотографиями, контролировали цветоделенные пластины, подбирали растры, добиваясь резкости гравирования, чтобы, ни в чем не уступая красочным изображениям на присланных нам из клиник цветных слайдах, четко перенести на высококачественную бумагу «хромолюкс», используемую для иллюстраций в продуцируемых нами учебниках и научных медицинских книгах, изъеденные гонококком половые органы.

Стоило нам хоть на минуту поднять от этой работы, требовавшей усиленной концентрации зрения, голову и дать глазам отдохнуть, переведя взгляд на раскинувшуюся под окнами живительную зелень, как старый Цимник, следивший за нами, словно надсмотрщик, от самого начала галереи, тут же стучал в первую стеклянную перегородку, сидевший там сотрудник передавал этот стук дальше, следующий в свою очередь делал то же самое, и так до тех пор, пока сигнал не доходил до мечтателя, который тут же с испугом глядел вперед, чтобы внять угрожающим жестам начальника производства, призывающего его — будьте добры! — к рабочему распорядку.

Следствием такого стиля работы явилось, что все сотрудники отдела стремились как можно чаще попадать в излюбленное «укромное местечко», чтобы просто выкурить там сигаретку или почитать «Штутгартские новости».

Но среди нас, покорных и послушных работников, был один такой, кто не только саботировал подобный стиль работы, но и по своей юношеской беспечности самым дерзким образом иронизировал над ним, при этом дурачился и всем мешал. Он был словно яркий попугай в этом чопорном доме и всегда вносил необыкновенное оживление в наши вечерние сборища. Будучи еще очень молодым, чуть старше двадцати, он уже мог поведать разные сногсшибательные истории, приключившиеся с ним за время маленького трудового стажа. Говоривший на чисто баварском диалекте, который невозможно спутать ни с каким другим, он рано выпал из заботливого родительского гнезда, получил после окончания курсов наборщиков место в западноберлинском издательстве «Вагенбах», влюбился там в восточноберлинскую девушку, переехал за ней в ГДР, нашел работу в Восточном Берлине в издательстве «Ауфбау» и после того, как с любовью ничего не вышло, опять появился в Западном Берлине, что по тем временам жесткой гэдээровской политики в отношении тех, кто пытался перейти границу, было целым событием — словно с того света вернулся тот, кого все уже считали мертвым.