Петер Вайдхаас - И обратил свой гнев в книжную пыль...

Когда я наутро проснулся, то был уже один — каравана и след простыл. Огонь еще немножко теплился. Я скатал свой мешок, сложил пожитки и пошел искать дорогу, обнаружив ее вскоре в виде изрытого глубокими колеями непроезжего пути, и бодро зашагал, испытывая радость от только что пережитого «библейского приключения».

Часов около одиннадцати я наткнулся на деревню и решил там позавтракать. В каждой турецкой деревне есть что-то вроде сборного пункта, так называемое «кафе», где, сидя на улице под тентом от дождя и солнца на расшатанных стульях за расшатанными деревянными столиками, можно получить чай, сваренные вкрутую яйца, соль и немного хлеба. Я сбросил с себя в таком «кафе» рюкзак, заказал чаю и одно яйцо и спросил неуверенно обступившую меня деревенскую молодежь про автобус на Чесму, постукивая при этом по циферблату часов и обращаясь к стоявшим поближе с просьбой показать мне время отправления. «Четыре часа», — последовал единодушный ответ, подтвержденный потом и уличными прохожими. Я принялся приводить в порядок вещи, пострадавшие от дождя и грязи, сделал дорожные записи, все время заново справляясь у заходивших в «кафе» людей и показывая на часы.

— Автобус — Чесма?

— Четыре часа, — следовал неизменный ответ.

Было уже три часа, потом четыре и, наконец, пять.

— Автобус — Чесма? — спрашивал я все более нервно.

Наконец мне попался более пожилого возраста житель деревни, повидавший «мир». Он тоже показал на четыре часа на моем циферблате.

— Четыре часа, четыре часа! — заорал я, как безумный. — Но где же тогда этот ваш автобус?

Он прошел в четыре часа, попытался объяснить мне этот деревенский «знаток», но в стороне от деревни, в одном километре отсюда, где дорога на Чесму, там он проехал! Взбешенный, я закинул за спину рюкзак и кинулся бегом из этой дурацкой деревни. Опять я месил грязь на дороге. Потому что опять шел дождь.

Я дошел до хибары, в которой жили с дюжину турецких солдат. Подсел к костру, разожженному у порога, и выпил с ними предложенного мне чаю.

Наступила ночь, и они пригласили меня переночевать вместе с ними. Внутри домика ничего не было, кроме стола и стула. Однако я согласился, потому что события прошедшей ночи подсказывали мне, что нет смысла отказываться от ночлега в сухом месте.

Когда костер потух, мы направились в дом. Я разложил мешок и устроился в нем на ночь. Но из этого ничего не вышло. Стоило последней свече погаснуть, как послышались какие-то странные звуки и стоны. И вот уже один из тех, кто лежал рядом со мной, зашарил по моему спальному мешку. Вот их уже двое, потом трое! И тут до меня дошло, в чем дело. Я выбрался, пустив в ход кулаки и раздавая налево и направо удары, из спального мешка, схватил вещи и бросился на улицу.

Опять я маршировал в одиночестве сквозь этот ночной библейский пейзаж. Опять начало тихонечко моросить. И дождевые капли сбегали по моим щекам, словно слезы.

Вдруг я услышал рычание мотора. Я увидел, как вспыхивают фары — то тут, то там. Как сумасшедший кинулся я бежать, петляя по скользким холмам. Это был мой последний шанс выбраться отсюда. Да, но где дорога? Никогда еще меня не охватывала такая паника. Если машина проедет мимо меня, я не переживу ночи в этой дикой пустыне. Я кидался то в одну, то в другую сторону, где видел вспыхивающий свет фар медленно приближающегося транспорта. Наконец я встал на дороге непосредственно перед слепящими меня фарами и стал призывать водителя, дико размахивая руками, остановиться.

Машина остановилась. Водитель вылез из кабины и подошел ко мне. Это был тот же самый водитель и тот же самый автобус, от которого я в своем возбужденном состоянии отказался накануне. Человек посмотрел на меня печальными глазами, потом покачал головой и медленно повел меня в автобус, в нем было совершенно пусто. Водитель уложил меня на заднее сиденье, укутал одеялом и принес кусочек сыра, перед тем как тронуться дальше.

Примерно в одиннадцать часов утра он ссадил меня перед пансионатом в Чесме. Шатаясь, я вошел вовнутрь. Бросаясь на кровать, я успел только заметить, что все четыре ножки стояли в консервных банках с водой. Я слишком устал, чтобы удивиться этому. Измученный, я заснул в ночлежке, перенаселенной клопами и вшами.

Прошло три дня, прежде чем я нашел рыбака, согласившегося перевезти меня за внушительную по тем временам сумму ночью на Хиос.

В тот же день я сел на пароход, отправлявшийся в Афины: опять место на палубе, но на сей раз никакого шанса забраться на верхнюю палубу первого класса — его просто не было. Мы добирались до Пирея одиннадцать часов, и все это время я держался подальше от пассажиров. Я был весь во вшах. Кроме того, изо рта шел ужасный запах — начиналось цингообразное воспаление десен. И это еще не все — мои кишки тоже не желали «отставать»: перенесенная мною, как я думал, «турецкая болезнь» снова давала о себе знать, да еще и как громко! Это переполненное событиями и горестями путешествие неотвратимо приближалось к концу. Я это чувствовал. Вряд ли у меня хватит еще сил взять в Афинах новый старт и попытаться добраться в обход Турции до цели моей мечты — Индии.