Александра Юрьева - Из Харькова в Европу с мужем-предателем

Это был пансион для детей из благородных семей, и меня на одну зиму оставили там жить. Помню своих классных дам. Одну прозвали Махорка, так как мы знали, что она курит, но при нас она, конечно же, никогда не курила. У нее были желтые пальцы от курения. Тогда в России появился дешевый солдатский табак, который надо было насыпать в небольшой газетный прямоугольник, свернуть его в трубочку, а край трубочки смочить слюной и заклеить. Получалась такая самодельная сигаретка.

Вторая всегда ходила в большом платке (испанской шали), который держала около рта. Потом выяснилось — такие девчонки, как мы, всегда все узнавали, и от нас почти ничего нельзя было скрыть, — что она все время держит большой палец во рту. Между собой, так чтобы этого никто больше не услышал, мы издевались над этой девицей, которая сосет свой палец. Очевидно, у несчастной была какая-то душевная травма в детстве. Вообще тогда многие вели себя ненормально. Одна не вынимала изо рта сигарету, другая — свой палец, все какие-то странные там были.

Наши наставницы следили, чтобы мы ложились спать в положенное время, чтобы правильно ели, прилежно готовили уроки.

Сама Maman Домбровская, которая держала эту гимназию, была полной, роскошной дамой в синем тугом платье, натянутом на корсет, как будто у нее внутри все состояло из железных палок, и потрескивало, когда она шла, словно камин топился. Она вся блистала в этом своем платье, которое переливалось то синим, то лиловым, то зеленым цветом, и двигалась как огневой столб, являясь воплощением авторитета и достоинства. Все тряслись со страха, когда Maman ходила по школе — это означало, что какие-нибудь неприятности обязательно будут.

Помню еще, что мы часто бегали на кухню и очень дружили с кухаркой. Были у нее горничные — три веселые молодые девушки, такие славные. Называли они нас просто барышнями. Денег у нас никогда не было, и за услуги мы давали им что-нибудь сладкое, а также ленты, кружево или еще что-нибудь такое.

Девочек-пансионерок было много, думаю, человек 20, не меньше. Конечно, я не со всеми дружила, там были и девочки постарше, но они нас презирали. Им уже было лет по 15, 16 — из старших классов. Они на нас не обращали никакого внимания, а мы их обожали, но не смели даже приближаться.

Также хорошо помню, как долго тянулись летние дни в угрюмом, опустевшем здании гимназии, с сильным запахом пыли, сухих листьев, прелой травы и мышей, которых не было видно, — запахом одиночества. Как-то раз, когда мне было нечего делать, а гувернантка ушла с другой девочкой к врачу, я осталась одна и решила пойти на кухню: «Пойду, думаю, повидаюсь с горничными и кухаркой. Если только они не дремлют. Может быть, играют в карты. Во всяком случае я не буду одна». Я вошла в кухню и увидела там то, что запечатлелось в моей памяти на всю жизнь, хотя тогда я не поняла, что происходит. Посреди комнаты на столе лежала молодая горничная. Она была простоволосая, а ее зеленое платье с цветными узорами задрано так, что видны ее голые ноги и живот. Меня поразило, что на ней не было нижнего белья. Другая горничная постарше в сине-белом полосатом платье, также простоволосая, склонилась над молодой горничной с ножом в руке.

Знакомая картина с Авраамом, занесшим нож над голым Исааком, промелькнула у меня перед глазами и я подумала: «Это человеческое жертвоприношение!» Но сразу же поняла, что это абсурд. Очевидно, бедная девушка была ранена, и получала первую помощь. Но почему она не плакала в таком случае? Напротив, она глупо хихикала, тогда как другая девушка что-то делала с ней рукояткой ножа.

— Что случилось?! — воскликнула я, смутившись и испугавшись.

— Ничего особенного, барышня, — сказала спокойно, даже вызывающе, горничная постарше. — Нам нечего делать, и мы развлекаемся тем, что щекочем друг друга. Это очень приятно. Вам это тоже надо попробовать!

Вот первое знакомство с сексуальными отношениями, запретной темой в то время и в том обществе. Это было очень сильным переживанием, которое оставило на всю жизнь впечатление чего-то опасного и отвратительного.

Трудно представить, что бы случилось, если бы вместо меня горничные увидели нашу величественную директрису, мадам Домбровскую, стоящую над ними в туго затянутом корсете, в своем обычном шелковом блестящем платье радужного цвета, угрожающе потрескивающем. Через несколько месяцев я вернулась домой.

Вскоре все это рухнуло, растаяло, расползлось, как желе, которое из холодильника вынесли на солнце, — весь устой, гимназические правила поведения, все! Куда-то пропали горничные, исчезла кухарка, исчезли все. Мама нашла и арендовала две расположенных рядом и соединенных вместе квартиры прямо в центре города, на Садовой улице №2 на углу Театральной площади. Известный Национальный театр Синельникова был расположен прямо напротив нашего дома, на другой стороне площади, считавшейся городским парком. Справа от площади находилась кирка — лютеранская церковь. На ее башне были большие часы с золотыми стрелками и римскими цифрами, которые мы видели из нашего окна. Я хорошо это помню, потому что нам нужно было следить за этими часами, после того как советская власть прочно установила свое правительство на Украине. Они всегда находили предлог объявить чрезвычайное положение и ввести строгий комендантский час. Мы должны были быть дома к девяти часам вечера, и так как новые власти передвинули летнее время на три, четыре, и даже пять часов вперед, я видела на часах кирки, что уже 9 часов вечера, тогда как солнце было еще высоко на небосклоне. Тем не менее мы должны были оставаться дома.