Анна Франк: Рассказы из убежища

— Mitgehen! [15] Увести! (нем.). — приказал он, и ее тут же грубо схватили и потащили.

— Я христианка, менеер, дочь уважаемых родителей! — отважилась она сказать. Она дрожала с головы до ног, не зная, что с нею сделают. Любой ценой нужно было убедить их посмотреть ее паспорт.

— Was ehrbar, zeig dein Beweis! [16] Уважаемых? Покажи паспорт! (нем.).

Кади достала паспорт из своей сумочки.

— Warum hast du das nicht gleich gesagt? — спросил человек, разглядывая его. — So ein Lumpenpack [17] Почему не сказала сразу?… Сволочь (нем.). . — И не успела она понять, что происходит, как ее швырнули на мостовую. В бешенстве, что ошибся, немец дал хорошего пинка «христианке». Не думая ни о боли, ни о чем другом, Кади встала и поспешила к дому.

После этого вечера прошла неделя. Кади не видела повода снова зайти к Мэри. Но однажды днем она улучила момент, не заботясь ни о делах, ни о прочих обязанностях. Еще не дойдя до квартиры Хопкенсов, она уже почти наверняка знала, что не застанет там Мэри, и действительно, приблизившись к дому, она увидела, что их дверь опечатана.

Гнетущая тоска охватила Кади. «Кто знает, — думала она, — где теперь Мэри». Она повернулась и пошла домой. Там она бросилась в свою комнатку и захлопнула дверь. Она рухнула на диван, как была в пальто, и все думала, думала о Мэри.

Почему Мэри куда-то отправили, а она могла оставаться здесь? Почему на долю Мэри выпал ужасный жребий, а она могла жить в свое удовольствие? В чем разница между ними? Разве она хоть сколько-нибудь лучше Мэри? Разве они обе не одинаковы? В чем Мэри провинилась? О, нет, какая ужасная несправедливость! И вдруг она ясно увидела хрупкую фигурку Мэри, запертой в тюремную камеру, в каких-то лохмотьях, с осунувшимся и исхудавшим лицом. Громадными глазами она смотрела на Кади, так печально и с таким упреком! Кади не могла больше этого выдержать. Она упала на колени и плакала, плакала, все ее тело содрогалось от рыданий. Она снова и снова видела глаза Мэри, ее взгляд молил о помощи — помощи, которую, Кади знала, она не могла оказать.

— Мэри, прости меня, Мэри, вернись…

Кади уже не знала, что говорить и что думать. Это горе, которое так ясно стояло перед ее глазами, нельзя было описать словами. В ушах Кади раздавался стук дверей, она слышала детский плач и видела перед собой отряд грубых, вооруженных людей, ничем не отличавшихся от тех, один из которых швырнул ее в грязь, и среди всего этого — беспомощную и одинокую Мэри. Мэри — точно такую же, как и она сама.

Назавтра был обычный серый апрельский день. Дождь еще не начался, но барометр упал до самой низкой отметки. В десять часов Кади уже проснулась и услышала от сестры Анк более обстоятельный рассказ о случившемся. Ее слегка умыли, она съела немного каши и снова уснула. Так продолжалось четыре дня. Кади время от времени просыпалась, что-нибудь ела и засыпала снова. Боли она не испытывала, и, если не считать того, что она все еще вынуждена была лежать, чувствовала Кади себя совсем неплохо.

На четвертый день, в полдень, когда пришла мать, Кади в первый раз не спала. Мефроу ван Алтенховен до сих пор всегда заставала свою дочь спящей и, посидев с четверть часа у ее постели, уходила. Для нее было большим сюрпризом, когда Кади вдруг радостно с ней поздоровалась:

— Что, мама, пришла очередь и меня навестить?

— Дитя мое, но я же каждый день прихожу к тебе, лежебока. А ты все спишь!

— Я знаю, сестра Анк всегда передавала мне привет от тебя.

Мать и дочь не знали, о чем еще говорить друг с другом. Кади расспросила про друзей и соседей, и разговор оборвался. Через полчаса мефроу ван Алтенховен наклонилась к дочери и поцеловала ее:

— Ну, до свиданья, до завтра!

И она вышла. Мать Кади не считалась красивой женщиной, но лицо у нее было умное и решительное. Большой острый нос и карие проницательные глаза придавали ей холодность, и, когда она на кого-нибудь смотрела, взгляд у нее был неприятный. Когда она смеялась, обнажался ряд красивых зубов, и сразу становилось ясно, что лицо у нее совсем не холодное. Как выглядела ее мать, Кади никогда особенно не задумывалась, но сейчас ей показалось, что она идет, несколько переваливаясь. Хотя Кади ни за что на свете не высказала бы этого вслух, она не могла удержаться и про себя рассмеялась, все-таки укоряя себя, потому что, глядя на мать, невольно назвала ее старой гусыней.

Вечером, когда приближалось время посещений, Кади никогда не испытывала сонливости. Лежа в постели, она с нетерпением ожидала отца, никогда не забывавшего что-нибудь принести для нее. Букетик тюльпанов, фрукты — и пусть это была какая-нибудь мелочь, Кади так любила эти маленькие подарки! Когда дверь распахивалась и менеер ван Алтенховен входил в палату, глаза Кади вспыхивали, и он всегда мог оставаться с ней дольше, чем мать.