Максим Гиллельсон - М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников

равнодушно; теоретического вопроса он нигде не коснулся. < ...> он

ловил свой идеал отчужденности и презрения, так же мало заботясь

об эстетической теории искусства ради искусства, как и о всех

отвлеченных вопросах, поднятых в его время под знаменем гер­

манской науки и раздвоившихся на два лагеря: западный и славян­

ский. Вечера, где собирались враждующие партии, равно как и всякие

иные вечера с ученым или литературным оттенком, он называл

«литературной мастурбацией», чуждался их и уходил в велико­

светскую жизнь отыскивать идеал маленькой Нины; но идеал

«ускользал, как змея», и поэт оставался в своем холодно палящем

одиночестве» 1.

На наш взгляд, Огарев излишне категоричен. Трудно согла­

ситься с тем, что поэту чужды общие вопросы, волновавшие запад­

ников и славянофилов. Вероятно, его лишь утомляли длинные слово­

прения с абстрактными теоретическими выкладками, когда табачный

дым застилал гостиную, а взаимное непонимание оппонентов приво­

дило к постоянным повторам мысли. Самое ценное для нас в статье

Огарева — это указание на то, что Лермонтов не принимал доводы

ни одной из враждующих сторон. Подтверждение особой позиции

Лермонтова мы находим и в записной книжке Одоевского:

«У России нет прошедшего: она вся в настоящем и будущем.

Сказывается сказка: Еруслан Лазаревич сидел сиднем 20 лет

и спал крепко, но на 21 году проснулся от тяжелого сна — и встал

и пошел... и встретил он тридцать семь королей и 70 богатырей

и побил их и сел над ними царствовать.

Такова Россия».

В записной книжке Одоевского эта притча вписана вслед за

черновым текстом стихотворения «Они любили друг друга так долго

и нежно...»; вписана в Москве или вскоре после отъезда поэта, по

дороге в Ставрополь.

В этом лапидарном фольклорном иносказании — отголосок

бурных споров в московских салонах, отражение несогласия Лермон­

това и со славянофилами, идеализировавшими прошлое России,

и с западником Чаадаевым, пессимистически оценивавшим будущую

судьбу родины. Эта запись — свидетельство самостоятельности

позиции Лермонтова, принципиального отличия его исторических

воззрений от суждений и западников, и славянофилов.

15 июля, между 6 и 7 часами вечера, Лермонтов был убит на

дуэли Мартыновым.

О последних днях поэта подробно рассказано во многих вос­

поминаниях, дневниках и письмах современников. Однако многое

1 О г а р е в Н. П. Избр. произв. в 2-х томах, т. 2. М., 1956, с. 487.

29

в этой печальной развязке остается для нас неизвестным — о самом

главном, о тайных пружинах дуэли современники не осмеливались

писать. П. А. Висковатов, тщательно собиравший сведения о гибели

поэта от его знакомых и очевидцев событий, утверждал: «Нет ника­

кого сомнения, что г. Мартынова подстрекали со стороны лица,

давно желавшие вызвать столкновение между поэтом и кем-либо из

не в меру щекотливых или малоразвитых личностей. Полагали, что

«обуздание» тем или другим способом «неудобного» юноши-писателя

будет принято не без тайного удовольствия некоторыми влиятельными

сферами в Петербурге. Мы находим много общего между интригами,

доведшими до гроба Пушкина и до кровавой кончины Лермонтова.

Хотя обе интриги никогда разъяснены не будут, потому что велись

потаенными средствами, но их главная пружина кроется в условиях

жизни и деятельности характера графа Бенкендорфа...» 1

Мартынов понимал, что гибель Лермонтова будет благосклонно

принята Николаем I. Уверенный в безнаказанности, он убил поэта,

наотрез отказавшегося стрелять в него. Ни один из четырех секун­

дантов не сумел предотвратить кровавой развязки дуэли.

29 июля 1842 года Герцен записал в дневнике: «Да и в самой

жизни у нас так, все выходящее из обыкновенного порядка гибнет —

Пушкин, Лермонтов впереди, а потом от А до Z многое множество,

оттого, что они не дома в мире мертвых душ» 2.

Воспоминания современников о Лермонтове полностью рас­

крывают эту мысль Герцена. От своего первого открытого полити­

ческого выступления — стихотворения «Смерть Поэта» — и до конца

жизни Лермонтов высказывал свою вражду к деспотизму и крепост­

ничеству, свою приверженность идеалам гуманизма.

Быть поборником человечности в мире «мертвых душ», быть