Константин Симонов - Так называемая личная жизнь

Когда шофер наконец завернул пробку радиатора и влез в машину, Лопатин решился повернуться к своему спутнику.

- Может, пересядете вперед, товарищ, Васильев?

- Не надо, - сделал тот слабое движение рукой. - Если хотите, сами пересядьте на заднее.

Он подвинулся на сиденье, и Лопатин сел рядом с ним - туда, где недавно сидела его дочь.

- Сволочи люди, - вдруг ни с того ни с сего сказал Васильев. Настоящие мародеры! Было бы на фронте, пострелял бы своей рукой.

- Я одного по уху зацепил, когда вы вперед ушли, - сказал шофер.

- Зацепил, а что толку? Все равно были мародерами и останутся...

- А что, в чем дело? - спросил Лопатин, чувствуя, что пришло время поддержать разговор.

- За все дай! - сказал Васильев. - За место - дай! За то, чтобы могилу вырыли, - дай! За то, чтоб сегодня, а не завтра похоронили, - дай! Даже за то, чтобы землей засыпали, - дай! Как будто можно землей не засыпать. А хотя с них все станется - не дашь, так и не закопают! Вытащат гроб из земли, в сторону поставят и кого-нибудь другого на этом месте похоронят, и опять дай! Дай хлеб, дай сахар, дай табак! Дай водки! Дай, дай, дай!

- А если не дать? - сказал Лопатин.

Васильев печально и зло усмехнулся:

- На кладбище не заходили?

- Нет.

- И хорошо сделали. По неделе прямо на снегу гробы стоят, как в очереди - кто последний, я за вами! Это у тех, кто не дал. Не дал, потому что нету. Кто же пожалеет дать, если есть? Этим и пользуются, сволочи. Был бы я московским комендантом, - помолчав, сказал он, - сократил бы патрули и выделил наряды бойцов на кладбищах могилы копать. Ничего бы не составило. А так собралась - ряшка к ряшке - бесстыжая компания из пьяных инвалидов и просто жуликов, пользуются сложившимся положением, нашли себе теплое местечко - кладбище!

Раздраженно на какую-то минуту даже заставило его забыть о собственном горе.

- Жена за меня беспокоилась, - сказал он после молчания, - а хоронить мне ее пришлось. Пока сообщили, пока доехал, только и осталось, что похоронить. Еще спасибо, что отпустили под предлогом командировки, а то лежала бы там в очереди. - Его передернуло от собственных слов. - Дочь-то у меня видели какая - безрукая... Горе - а они дай, дай, дай, дай! Как злые попугаи: копают - матерятся, опускают - матерятся. Ни стыда нет, ни совести, только глотка и брюхо. - Он снова надолго замолчал.

Лопатин с пронзительной печалью подумал, что жизнь и смерть идут своим чередом и какие-то люди жадно урывают себе куски и на жизни и на смерти. "Жуки-могилыцики", - подумал он. Что ж, бывает и похуже! Кормятся и вокруг госпиталей, и вокруг этапных пунктов, и на станциях - при билетах, и в столовых при миске супа, на которую до того в обрез отпущено, что неизвестно, что выловить в свою пользу, а все-таки вылавливают, догола, до воды!

Что же, раньше, до войны, этого не было? Или он, как слепой, ходил и не видел? Или во время войны, когда, кажется, всему этому уж и вовсе не место, наоборот, его стало больше? Или испытания войны всколыхнули в людях так много сильного и чистого, что нечистое сразу лезет в глаза, как пятна на снегу? Где тут правда? И как это будет после войны: неужели то же будет?

Впереди расстилалось обледенелое, скользкое, серо-белое накатанное шоссе; по сторонам в сугробах мелькали и пропадали деревни. Километров за сорок до Тулы шофер притормозил: на обочине шоссе валялись перевернутые повозки и грузовики.

- Еще недавно, видите, докуда танки Гудериана добирались? - выходя из оцепенения, сказал Лопатину Васильев. - Вон из той лощины шоссе простреливали. А сейчас мы - под Калугой. Может, даже взяли. Я когда вчера в Москву выезжал, шли бои на окраинах.

Прошел еще час, и "эмка" въехала в Тулу.

Лопатин бывал здесь до войны, но сейчас город трудно было узнать - он был весь перегорожен рогатками и баррикадами из обрезков полосового железа, болванок, ржавых газовых труб и прессованной металлической стружки - всего, что на скорую руку сгребли на старых заводских дворах и для прочности местами прихватили сваркой.

Проехав по окраине города мимо неприметных одноэтажных домов, в которых размещался штаб армии, армейский редактор высадил Лопатина у маленького чистенького домика, где квартировал корреспондент "Красной звезды" батальонный комиссар Тихомирнов.

Лопатину пришлось довольно долго помолотить в дверь, прежде чем ему открыл Тихомирнов - в валенках и без пояса.

- Знал бы - подождал, не обедал, - радушно встретил он Лопатина, - по борщ еще не остыл, и сто граммов найдутся! Странно подумать, но мы с тобой не видались с финской! Надолго ли к нам?