Эмир Кустурица - Эмир Кустурица. Автобиография

Мы с Сенкой идем на прогулку. На улице душно. Мы направляемся к скамейке возле туннеля. Октябрьское солнце печет, словно в августе. Не иначе, наступило глобальное потепление. Отныне Сенка знает, что ответ на ее вопрос «На чьей ты стороне?» ясен словно день. Не скрывая облегчения, она снова меня спрашивает:

— Так на чьей ты стороне, сынок? Скажи своей матери.

— Ни на чьей.

С взволнованным видом Сенка останавливается:

— Как это — ни на чьей? Надеюсь, что все-таки на моей!

— А может, все-таки на стороне Милошевича? — отвечаю я, чтобы поддержать шутку.

Она снова останавливается:

— Господи, какой же ты упрямец! Мы только во всем разобрались, а ты снова начинаешь свои глупости. Есть в тебе хоть что-нибудь, что не связано с политикой?

— В моем отце не было, значит, и во мне нет.

Мать беззвучно плачет, затем улыбается и обнимает меня. Мы прощаемся. Пока я удаляюсь в сторону аэропорта, Сенка машет мне рукой. Затем, переваливаясь с боку на бок, она возвращается на свою сломанную скамейку, где они сидели с Муратом, коротая дни, когда превратились в беженцев.

Она курила сигареты «Югославия», а он с беспокойством вглядывался в горизонт, опасаясь третьего инфаркта, который стал бы для него синонимом конца. К несчастью, очень скоро все произошло именно так. Он умер от третьего инфаркта в самом начале войны в Боснии, и Сенка, храня ему верность, продолжала приходить на то же место.

Сенка садится на скамейку и тут же закрывает глаза. Перед ее взором предстает ее муж.

— До каких пор этот Ельцин будет разваливать самую крупную военную державу мира? У этого человека есть хоть капля совести? Или он просто ненормальный?

— Бог с тобой, Мурат, откуда мне знать это?

— Здесь нечего знать, Сенка, это видно невооруженным глазом!

— У меня есть более важные вещи, которые я буду делать или на которые буду смотреть, пока Ельцин разваливает Россию.

— Ты ничего не понимаешь, Сенка. Если такая держава рухнет, все полетит к чертям! Русские не должны быть слабыми!

— Но если ими управляет пьяница, как этот Ельцин, что им еще остается?

— А почему ты так настаиваешь на слове «пьяница»? Это случайно не намек? Ты ведь не хочешь, чтобы мы начали оскорблять друг друга?!

— Кто говорит об оскорблениях?

— Ты, когда упоминаешь об алкоголе!

— Да если б не этот проклятый алкоголь, ты бы сидел сейчас рядом со мной!

— Я вижу, что ты никогда ничего не поймешь в политике, Сенка!

— И слава богу!

— Где Эмир? — осведомляется мой отец, чтобы прекратить ссору.

— Он куда-то уехал со Стрибором заниматься музыкой.

— И что в этом хорошего? Он уже не в том возрасте, чтобы бренчать на гитаре!

— А что плохого? Стрибор всегда у него на глазах, ты же знаешь, какая нынче молодежь. А Стрибор, как и ты, не в состоянии усидеть на месте!

— Майя приехала?

— Майя приезжала на Новый год. Она всю себя посвящает Дуне, обращается с ней как с принцессой.

— Мисо говорил о Дуне: в семье появилась настоящая дама. Как это чудесно иметь в семье даму! Дамы не ругаются, не носят грубых башмаков и конечно же не пьют пива. Она ведь такая?

— Даже лучше! Она говорит по-французски, словно это сербский. Эмир рассказывал, что она пишет истории, как настоящая писательница.

— Слава богу! А как дела у Мисо?

— С ним все в порядке, он проводит целые дни, рыбача на Дунае, а Дела, должно быть, отправилась в очередную туристическую поездку. Я ею восхищаюсь, она объездила весь мир!

Внезапно мой отец замолкает. Сенка беспокоится:

— Ты здесь, Мурат?

— Да, здесь. Мне надоела эта каторга, моя Сенка.

— Послушай, что я тебе расскажу, Мурат: вчера вечером я заснула раньше, чем обычно, и увидела тебя: ты звал меня с собой.

— И что ты ответила?

— Что я пока не готова, но, когда я приду, тебе больше не удастся от меня отделаться. Дорогой мой, наберись терпения, однажды и это закончится.

— Ты действительно в это веришь?

— Конечно, каторга не может длиться вечно.

— Но смерть-то длится, моя Сенка!

— Ничто не вечно, просто наберись терпения.

Прошептав моему отцу эти слова утешения, мать собрала свои курительные принадлежности, сложила их в сумку и направилась к туннелю по дороге, где когда-то змеилась узкоколейка.

В иллюминаторе «Боинга» JAT , следующего из Белграда в Париж, сияло солнце. Лучи, согревавшие меня, грели также туннель, по которому сейчас шла Сенка, направляясь к своей квартире в доме номер 8 по улице Норвецка. По мере того как она исчезала в полумраке, ее тень увеличивалась. Старая женщина шла к концу туннеля, в то время как дети с веселыми криками носились в пыли за мячом.