Всеволод Соловьев - Большой человек

А друзья были такъ нужны, жилось тяжело, кредиторы за горло хватали, тюрьмой грозили. И это на первыхъ-то порахъ моей новой семейной жизни!.. Четыре года я протосковалъ за-границей, а вернуться боялся — опять то же, опять кредиторы и заключеніе за долги… За-границей не разъ бѣдствовать приходилось — не будь Каткова, который всегда выручалъ, просто пропадать пришлось бы!.. Ну, стоитъ мнѣ теперь получить большой успѣхъ, большую популярность — столько друзей явится, что и не оберешься. Будутъ и искренніе — о, конечно! только какъ ихъ распознаешь?! Успѣхъ — это, знаете ли, какая вещь — это величайшій соблазнъ, тутъ всякое чувство мѣры теряется, человѣкъ вдругъ слѣпнетъ и дѣлается слабымъ, проводи его кто хочетъ, надувай самымъ грубымъ манеромъ — всему повѣритъ, все приметъ за чистую монету…

— Успѣхъ, — продолжалъ онъ больше и больше оживляясь, — успѣхъ одного служитъ успѣхомъ для многихъ. На чужомъ успѣхѣ многіе строютъ свои планы и достигаютъ кое-чего: и имъ перепадаетъ кусочекъ… Стоитъ человѣку получить большой, рѣшительный успѣхъ, популярность, настоящую, съ которой ужъ нельзя спорить, которую ужъ никакими хитростями но уничтожишь, не уменьшишь, — и смотришь: за этимъ человѣкомъ непремѣнно хвостики… хвостики! «Возлѣ виднаго человѣка и меня, дескать, замѣтятъ». О, сколько въ такихъ случаяхъ можно сдѣлать интересныхъ наблюденій! только тотъ, за кѣмъ эти «хвостики», такихъ наблюденій не сдѣлаетъ, ибо вдругъ теряетъ чувство мѣры… Да, только что же объ этомъ — поживете, много такого увидите!..

Онъ замолчалъ и сталъ стучать пальцемъ по столу, хмуря брови.

Въ послѣдніе два года жизни Достоевскаго я почти съ нимъ не видался. Я провелъ эти два года въ Царскомъ Селѣ, пріѣзжая въ Петербургъ только по дѣламъ, окончивъ которыя всегда спѣшилъ обратно домой. Дѣла, работы, семейное горе, неудобство сообщенія — все отдалило меня на это время отъ старыхъ знакомыхъ. Мнѣ не удалось и въ самые послѣдніе мѣсяцы жизни Ѳедора Михайловича съ нимъ видѣться, хотя я снова переселился въ Петербургъ: долгій карантинъ, начавшійся у меня въ домѣ, былъ тому причиной.

За все это послѣднее время, за эти краткіе годы предсмертныхъ успѣховъ Достоевскаго, многіе, конечно, могутъ сообщить объ немъ интересныя свѣдѣнія. Онъ велъ уже не прежнюю уединенную жизнь, онъ былъ окруженъ ежедневно прибывавшими цѣнителями. Говорятъ, онъ получалъ много писемъ отъ совсѣмъ даже неизвѣстныхъ ему людей изъ различныхъ мѣстъ Россіи и отвѣчалъ на эти письма. Все это, конечно, интересно.

За это время могутъ говорить о немъ и его старые друзья и знакомые, которые продолжали съ нимъ видѣться, и его новые цѣнители, которымъ удалось узнать его, сблизиться съ нимъ въ его предсмертные годы. Наконецъ, могутъ говорить о немъ за это время и тѣ, кого онъ называлъ «хвостиками». Я же «пока» долженъ ограничиться этими отрывками моихъ воспоминаній. Мнѣ хотѣлось только помянуть, употребляя его же выраженіе, «большого» для меня человѣка…

1904

Послѣ кончины Ѳ. М. Достоевскаго былъ поднятъ вопросъ о томъ, когда появились у него первые припадки падучей болѣзни — до Сибири или послѣ. Оказались разногласія. Нѣкоторыя близкія къ Ѳ. М. лица утверждали, что онъ страдалъ падучей задолго до ссылки въ Сибирь. Быть можетъ, онъ самъ спуталъ. Я же привожу дословно его разсказъ мнѣ, который записалъ тогда же, вернувшись домой, и въ которомъ, поэтому, не можетъ быть ошибки. Вс. С.