Всеволод Соловьев - Большой человек

„Наконецъ, я вовсе не хочу связывать себя даваніемъ отчета… Я не лѣтописецъ: это, напротивъ, совершенный дневникъ въ полномъ смыслѣ слова, т. е. отчетъ о томъ, что наиболѣе меня заинтересовало лично, — тутъ даже капризъ…

«Самъ не знаю… выйдетъ ли что нибудь путное, порой кажется, что напрасно взялся; а впрочемъ, что Богъ пошлетъ, только (между нами это) почти ни одной строки еще не написано. Матерьяловъ же (на 1-й No) собрано и записано болѣе чѣмъ на 4 печатныхъ листа»…

Въ назначенный день, первый No вышелъ и сразу произвелъ сильное впечатлѣніе, раскупался нарасхватъ. Даже газеты позабыли о «сумасшедшемъ», «маньякѣ», «измѣнникѣ» и заговорили въ благопріятномъ тонѣ — ничего другого имъ не оставалось. Подписка превзошла всѣ ожиданія. Успѣхъ наконецъ началъ улыбаться измученному труженику.

Я не стану останавливаться на постепенномъ усиленіи того вліянія, которое горячая, искренняя рѣчь Достоевсклго получала надъ умами его читателей и по преимуществу надъ умами молодого поколѣнія. Но и среди успѣха бывали тяжелыя минуты. Смѣлыя, вдохновенныя мысли, пророческій тонъ Достоевскаго, его противники старались таки осмѣивать.

Время было горячее, тревожное; «восточный вопросъ» снова стоялъ на очереди, сербская война, Черняевъ, добровольцы… чувствовалась неизбѣжность, необходимость великой борьбы… Достоевскій говорилъ смѣло, оригинально, по своему; выставлялъ неожиданные вопросы и неожиданно освѣщалъ ихъ, вдохновенно пророчествовалъ. Завѣтныя мысли и чувства истинно русскаго и искренняго человѣка были многимъ не по душѣ, а этотъ человѣкъ вдобавокъ имѣлъ уже большое вліяніе — и снова поднялись насмѣшки.

«Парадоксы!» кричали газеты — и опять эти крики раздражительно дѣйствовали на Достоевскаго.

Въ іюлѣ 1876 года, онъ писалъ мнѣ изъ Эмса, куда обыкновенно уѣзжалъ для лѣченія:

«…Я уѣхалъ не порѣшивъ и съ нѣкоторыми собственными, самыми необходимыми дѣлами. Но теперь, здѣсь, въ скукѣ, на водахъ, ваше письмецо рѣшительно оживило меня и дошло прямо къ сердцу, а то я сталъ было и очень уже тосковать, такъ какъ, не знаю почему, какъ попадаю въ Эмсъ, сейчасъ начинаю тосковать мучительно, съ ипохондріей, почти безпредметно. Уединеніе ли тому причиной среди восьмитысячной толпы, климатъ ли здѣшній — не знаю, но тоскую здѣсь какъ никто. Вы пишете, что вамъ нужно меня видѣть; а мнѣ-то какъ бы желалось васъ теперь видѣть.

„И такъ іюньская тетрадь „Дневника“ вамъ понравилась. Я очень радъ тому и имѣю на то большую причину. Я никогда еще не позволялъ себѣ, въ моихъ писаніяхъ, довести нѣкоторыя мои убѣжденія до конца, сказать самое послѣднее слово. Одинъ умный корреспондентъ изъ провинціи укорялъ меня даже, что я о многомъ завожу рѣчь въ „Дневникѣ“, многое затронулъ, но ничего еще не довелъ до конца, и одобрялъ не робѣть. И вотъ я взялъ да и высказалъ послѣднее слово моихъ убѣжденій — мечтаній насчетъ роли и назначенія Россіи среди человѣчества, и выразилъ мысль, что это не только случится въ ближайшемъ будущемъ, но уже и начинаетъ сбываться.

„И что же, какъ разъ случилось то, что я предугадывалъ: даже дружественныя мнѣ газеты и изданія сейчасъ же закричали, что у меня парадоксъ на парадоксѣ, а прочіе журналы даже и вниманія не обратили, тогда какъ, мнѣ кажется, я затронулъ самый важный вопросъ. Вотъ что значитъ доводить мысль до конца! Поставьте какой угодно парадоксъ, но не доводите его до конца и у васъ выйдетъ и остроумно, и тонко, и comme il faut; доведите же иное слово до конца, скажите, напримѣръ, вдругъ: «вотъ это-то и есть Мессія» — прямо и не намекомъ, и вамъ никто не повѣритъ именно за вашу наивность, именно за то, что довели до конца, сказали самое послѣднее ваше слово. А впрочемъ, съ другой стороны, еслибъ многіе изъ извѣстнѣйшихъ остроумцевъ. Вольтеръ, напримѣръ, вмѣсто насмѣшекъ, намековъ, полусловъ и недомолвокъ, вдругъ рѣшились бы высказать все, чему они вѣрятъ, показали бы всю свою подкладку разомъ, сущностью свою, — та повѣрьте, и десятой доли прежняго эффекта не стяжали бы. Мало того — надъ ними бы только посмѣялись. Да человѣкъ и вообще какъ-то не любитъ ни въ чемъ послѣдняго слова, «изреченной» мысли, говоритъ, что:

«И вотъ, сами судите, дорого ли мнѣ или нѣтъ, послѣ всего этого, ваше привѣтливое слово за іюньскій No. Значитъ, вамъ понятно было мое слово и вы приняли его именно такъ, какъ я мечталъ, когда писалъ статью свою. За это спасибо, а то я былъ уже немножко разочарованъ и укорялъ себя, что поторопился. И если такихъ понимателей найдется въ публикѣ еще немного, то цѣль моя достигнута и я доволенъ: значитъ, не пропало высказанное слово… А тутъ какъ разъ и обрадовались: „парадоксы! парадоксы!..“ и это говорятъ именно тѣ, у которыхъ никогда ни одной мысли своей не бывало въ головѣ…