Василий Соколов - Избавление

То вспомнилась ему довоенная беспокойная жизнь в приграничном гарнизоне, и предчувствие какой-то тревоги, и тяжкий удар судьбы - тогда ему так и не дали свидеться с семьею... То померещилось, что он на НП следит, как стрелки ожидают завершения артподготовки и порываются к броску. Шмелев старался припомнить, где и когда это происходило. Перед глазами зримо торчал редкий, зябкий осинник... И с той стороны бьют минометы, от их навесного огня ни укрыться, ни залечь: кругом мочажины... Нет, Шмелев решительно не мог припомнить, где это было: его армия нередко наступала по такой местности...

Память чудодейственна! Рождаемое в ней мгновенно способно охватывать столь же мгновенно не одно событие, не одно лицо, а цепь событий, порой всю жизнь... Значит, человек в труднейшую пору, скажем, перед атакой, когда нужно бросаться на огнедышащие укрепления, в предчувствии чего-то рокового, неизбежного, способен вспомнить и увидеть пережитое, выхватить издали знакомые лица, свидеться с ними, попрощаться, вспомнить свою жизнь - коротка ли она, или длинна...

Было и такое... Петроград, ночной и холодный. Штурм Зимнего. Оттуда, из утробы дворца, где засело Временное правительство, хлещет свинцом, а молодой Шмелев подстроился к красногвардейцам и, посчитав в эти минуты сам себя красногвардейцем, идет на штурм. Опасно, пули юнкеров никого не щадят...

А было и другое - тишина, как вечность. Лестничная клетка жилого дома за углом, этаж невесть какой - только высоко. Так высоко забрались, даже холодно. Ах, это дом какого-то купца, и окна разбиты, гуляют сквозняки... Жмется к нему, под его одежонку Катерина, его Катя... Поцелуй горяч, обжигающе горяч и сладок.

- Сколько же этажей? Я устала... - шепчет Катя, глаза ее улыбчиво искрятся, а ему, Коле, хочется еще целоваться, значит, и подниматься еще выше, под самую крышу. Так условились: на каждом этаже целоваться...

Видится и по сей день Николаю Григорьевичу та прекрасная ночь. "Катя, Катя, - шепчет он сейчас, - ты далеко от меня, но ты со мной, и сердце твое заодно стучит с моим сердцем. Может, оттого и боль, и щемит в груди..."

Под утро сон сморил. Снились какие-то бессвязные кошмары, проснулся с чугунной головой. Глянул на часы, сел в постели и несколько минут колебался: позвать ли врача, посоветоваться с ним или начинать обычный день. Что-то давило висок, во рту пересохло, побаливала голова. Но зачем же звать? Зачем им-то, врачам, и самому себе доставлять хлопоты и беспокойство?

Шмелев не привык без особой нужды менять свои планы. "Здоров и свеж как огурчик", - усмехнулся, заставил себя усмехнуться. Тут же Николай Григорьевич вспомнил, что договаривался с Иваном Мартыновичем Гребенниковым провести половину этого воскресного дня на прогулке. Впервые за длительное время они решили совместно отдохнуть, подышать свежим воздухом, осмотреть императорский дворец Сан-Суси, послушать органную музыку.

Он решительно поднялся с постели и стал одеваться.

Зашел Гребенников, вместе позавтракали и отправились в путь.

- Что-то ты бледный сегодня. И под глазами круги. Уж не приболел ли, Николай Григорьевич? - озабоченно спросил Гребенников, когда они подходили к автомобилю.

Шмелев провел пальцем под глазами, равнодушно ответил:

- Просто ночь будоражная, плохо спал, прежде такого не бывало и быть не могло.

В тех местах, которые пощадила война, растения, особенно глицинии и розы, цвели и благоухали. Пели птицы. Пчела залетела в салон автомобиля и билась о боковое стекло. Шмелев, рискуя быть ужаленным, осторожно поймал пчелу в свою генеральскую фуражку, выпустил наружу и смотрел вслед, пока она не скрылась в звенящей синеве.

Они довольно долго бродили по дворцу, осмотрели убранство залов, сохранившиеся в некоторых из них картины. Одна из них, кисти мастера XV века, изображающая бородатого старика с молодыми, проницательными, лукавыми глазами, Шмелеву понравилась. Внимание Гребенникова привлекла деревянная скульптура.

- Старинные мастера по дереву работали на редкость кропотливо, у них и технику и одаренность видишь. А живопись - не в порядке пропаганды, а ради святой правды говорю - превосходна!

Шмелев с ним согласился.

Офицер, назначенный начальником охраны дворца, повел их слушать органную музыку. По живописному мостику они перешли через неширокую протоку между двумя прудами, поднялись на зеленеющий холм, ступили на мраморную лестницу. При входе в высокий двухсветный зал Шмелев вынужден был остановиться: сильно застучало в висках. Гребенников с встревоженным лицом что-то говорил. Шмелев не отвечал. Ему помогли сесть на стоящий около стены диван с деревянной резной спинкой.