Ф. Дикин - Дело Рихарда Зорге

У Тораномон, за зданием офиса ЮМЖД он свернул влево с широкого проезда и, поддав газу, помчался вверх по улице вдоль стены, окружавшей американское посольство, — по дороге, если и отличавшейся от грязной грунтовой колеи, то ненамного. Он потерял контроль над машиной и врезался головой в стену.

К счастью для Зорге, место аварии находилось в пределах слышимости, если не видимости полицейского в будке у ворот посольства. С тяжелыми ранениями, истекающий кровью от ран на лице, Зорге, однако, не потерял сознания и сумел назвать полиции адрес Ураха. Полиция позвонила в «Империал-отель», и Урах тут же приехал на место происшествия. Когда он прибыл, Зорге едва мог говорить, но все же сумел прошептать: «Скажи Клаузену, чтобы он немедленно приехал». Клаузен поспешил в госпиталь Святого Луки, куда доставили пострадавшего Зорге. Что было дальше лучше, всего описывает сам Клаузен.

«Сильно побитый, но не потерявший самообладания, он протянул мне отчеты на английском и американскую валюту, находившиеся в его кармане, которые нельзя было показывать посторонним, и только освободившись от них, потерял сознание. Из госпиталя я прямиком отправился к нему домой, чтобы забрать все его бумаги, имевшие отношение к нашей разведывательной деятельности, прихватив и его дневник. Чуть позже сюда прибыл Вейс из ДНБ (чиновник германской службы новостей), чтобы опечатать всю собственность Зорге, чтобы никто не мог ничего тронуть. Я вздрогнул, подумав, что вся наша секретная работа выплыла бы наружу, приди Вейс раньше меня».

У Зорге оказалась сломанной челюсть и выбиты почти все передние зубы. Лицо, если и не было изуродовано, однако несло на себе следы аварии, что весьма заметно на фотографии, снятой в марте 1938 года. По словам одного очевидца, «шрамы на лице Зорге делали его похожим на японскую театральную маску, придавая его лицу почти демоническое выражение» [81] В письме к своей русской «жене» Зорге пишет: «Сейчас я похож на побитого рыцаря-разбойника». . Когда Зорге вышел из госпиталя, супруги Отт были особенно добры к нему, а фрау Отт даже пригласила его пожить у них, пока он окончательно не поправится.

В июне 1938 года, когда Зорге только-только оправился от несчастного случая, советский генерал Л ушков перешел маньчжурскую границу и сдался в плен японской Кван-тунской армии, имея информацию высочайшей важности об усилении советского военного присутствия на Дальнем Востоке. Его показания могли оказать решающее воздействие на политику Японии в отношении Советского Союза.

Лушкова отправили в Японию и принялись допрашивать в штаб-квартире Генерального Штаба. Лушков был из числа высших офицеров ГПУ, одной из военных функций которого была охрана границ Советского Союза. Предательство генерала было вызвано разворачивающимися по всей стране чистками оппозиционных групп, проводившимися Сталиным, которые затронули и ряды самого ГПУ. До своего побега Лушкову удалось благополучно переправить семью в Европу.

На первых допросах Лушков подробно объяснил японцам структуру внутренней оппозиции в Сибири и подготовил большой отчет о состоянии дел на внутриполитической советской сцене.

Эту информацию японцы передали полковнику Шоллю, который показал ее Зорге. Разоблачения произвели сильное волнение в германском посольстве, и Шолль даже радировал в Берлин, прося срочно прислать в Токио специалиста по Советскому Союзу, чтобы допросить Лушкова по вопросам, представляющим особый интерес для германского правительства. В то же самое время Зорге отправил серию радиосообщений в Москву с изложением предварительных результатов показаний Лушкова.

Московский Центр, как обьино, хранил угрюмое молчание.

Когда прибыл специальный посланник адмирала Кана-риса, полковник Грелинг из военной контрразведки, вновь принялись допрашивать Лушкова. В результате появился меморандум объемом около сотни страниц, озаглавленный «Отчет о встрече между Лушковым и специальным германским посланником и полученная в результате этого информация».

Шолль одолжил этот документ Зорге, который тут же сфотографировал большую его часть, пропуская те места, где Лушков, в частности, излагает свою собственную политическую позицию, после чего радировал в Москву, в довольно резкой форме попросив инструкций относительно того, стоит ли ему брать на себя труд пересыпать этот меморандум в Москву. По тону ответного послания можно было судить о том значении, которое Москва вынуждена была придать этому событию. В документе, датированном 5 сентября 1938 года, читаем следующее: