Дмитрий Левинский - Мы из сорок первого… Воспоминания

— Нет, пока пронесло, но через Штейнбрух мы ходим за мороженой картошкой на кагаты [58] Подземное хранилище картошки. . Никогда незнаем, вернемся ли назад.

— Это что, чтобы лишнюю неделю протянуть? А на что это надо?

— Отдать концы никогда не поздно. А вот раньше срока — ни к чему.

— А кто срок установил?

— Концлагерь построен на том, что за два месяца человек должен полностью исчерпать свои жизненные силы и волю к жизни. А ты решил досрочно?

— Ничего я не решил…

— Ну и правильно. Всегда наперед подумать полезно.

Теперь начинает спрашивать он:

— Ты — военнопленный?

— Да. Из наших — большинство военнопленные. А воевал ты где — на севере или на юге?

— А ты?

— Я в Бессарабии, потом между Одессой и Николаевом не стало ни полка, ни дивизии.

— Вот видишь — хана и есть хана.

— Это пусть историки определяют, где и кому хана, а наше дело — выстоять, не сломаться, не забыть мать родную, раз довелось в плен угодить. Братва на фронте каждый день под пули идет, а мы тут сопли распускаем — убивают нас, видишь ли, не нравится нам. А их убивают, им нравится?

— Мы свое отвоевали…

— Пока война не кончится, никто не отвоевал. И все же: с какого фронта?

— Я фронт не знаю, под Харьковом влип в мае 1942 года.

Если столкуемся, определю его к Пете Шестакову — он тоже «харьковский».

— Пехота, артиллерия?

— Связист, катушки таскал.

— Вот и познакомились. Дмитрием меня зовут.

— Иван. Фамилию уже забыл: хефтлинг номер… мать твою… Начинает злиться. Это хорошо. У меня припасен резервный окурок.

Пора покурить. Мундштуки у нас давно самодельные. Вынимаю. Прикуриваю:

— Давай перекурим. Сейчас будут разгонять на отбой.

— Оставишь «сорок»? — Так обычно просили оставить докурить.

— Ну что ты спрашиваешь, Ваня?

Раздаются дикие окрики, загоняют по блокам. Мы наспех докуриваем и разбегаемся:

— Приходи завтра!

— Приду. Держись, Ваня.

На другой день сознательно не приходил, надо было переждать. Пусть как девушку ждет, пусть помучается, если «полюбил», и чтобы никакого особого интереса с моей стороны к себе не заподозрил. Да и поляки, сидевшие рядом, все старались прислушаться к нашему разговору — не понравились они мне, но уйти было нельзя…

И вот снова встреча. Поздоровались, но руки друг другу не протянули — в концлагере товарищество в открытую подчеркивать нельзя. Лагерному начальству любая форма дружбы или солидарности заключенных, как кость в горле. Им нужны звериные отношения между нами, тогда они будут спокойны за себя, но этому не бывать! Поэтому мы с Ваней подчеркнуто холодны. Меня это радует: значит, парень не такой уж простачок, каким хочет казаться — соображает. Говорю:

— Я окурочек принес…

— Погоди, я сигарету выменял.

— А вот это делать не советую — хлеб сам съедать должен.

— А курить что?

— От этого не умирают, зато с куревом быстрей концы отдашь.

— Э, все равно…

— Да нет же. Военная судьба отняла у нас все, что было дорого: и родных, и любимую девушку, у кого была, и друзей-товарищей, что полегли в бою. Я — пацан еще, а дослужился до сержанта, должны были младшего лейтенанта присвоить. Меня в полку уважали — а сейчас я кто?

И ты мне предлагаешь со всем этим смириться и, как кролик, ждать конца? Нет, Ваня, я на это не согласен. Немцы хотят нас уничтожить, это верно, но мы помогать им в этом не будем. Фронтовую спайку надо возродить, вытаскивать друг друга, это факт. В одиночку не выжить, учти, я это уже понял. А так, сообща, можно и сводку с фронта узнать, и еды иногда раздобыть, из одежды чего…

— Давно в лагере?

— С месяц…

— Порядочно. А какого года?

— Двадцать первого. Служу с тридцать девятого.

— Я двадцать третьего. Призван в сорок первом.

— Из Ленинграда я. Поступил в институт, а тут — призыв.

— Воронежский я. В институт не поступал, только успел курсы младших лейтенантов закончить, и недели не провоевал…

— Не ты один. Все знают про харьковское окружение.

— Да, знают?

— А ты думал? Я тебя со своим дружком с 3-го блока познакомлю, с Петром, тоже под Харьковом взяли. Держись его, мы с ним второй год в корешах ходим. А меня не ищи. Так надо, Ваня, понимаешь?

— Понял я все. Спасибо тебе. Не будет по-ихнему! Мы им…

— Нет, Ваня! Пока мы ничего не можем, только искать друг друга и держаться вместе, а там видно будет…

— Сам дошел?

— Дело не хитрое, все дошли до этого, вроде коллективного опыта. Ты сам год в плену, о чем спрашиваешь?