Владимир Десятерик - Павленков

Чтение запоем, размышление над прочитанным, общение с преподавателями, друзьями открыли перед молодым Павленковым удивительный мир, поглощавший его целиком своей поистине неисчерпаемостью запасов человеческой мудрости, разнообразием устремлений великих подвижников науки и культуры, живших за многие столетия до него. Может, уже тогда, когда в руках приходилось держать холодный металл снаряда, готовя себя к военной службе, в сознании зарождались мысли, что книга — снаряд куда более сильного действия, но не разрушительного, а созидательного, творящего, облагораживающего душу и сердце.

Веяния времени накладывали свой отпечаток на поиски собственных гражданских ориентиров. В центре внимания печати все чаще оказывалось понятие гласности. Доверительно пересказывалось, что даже Ф. И. Тютчев, открыто исповедовавший консервативные убеждения, в ноябре 1857 года подавал одному из членов Государственного совета записку, в которой содержалось утверждение смелых мыслей: во-первых, что Россия — это корабль, севший на мель, который может быть сдвинут с нее только приливающей волной народной жизни; во-вторых, что Герцен, который в то время уж очень беспокоил правительство, силен не своими социальными «утопическими» учениями, а тем, что его свободная от цензуры газета «Колокол» и есть единственная в стране арена гласности. Тютчев предлагал уничтожить цензуру как таковую. Подобные мысли в тот период звучали и из других уст.

Стало известно и отношение самого Александра II к пониманию гласности. Император присутствовал при споре сторонников противоположных точек зрения в этом вопросе — главноуправляющего путями сообщения Чевкина и министра иностранных дел князя Горчакова. Дискуссия их проходила в декабре 1858 года.

— Жизнь наша — бурное море, — заявлял Чевкин. — Чтобы корабль вернее держался на волнах, нужно как можно более балласта.

— Помилуйте, — возражал князь Горчаков, — из всех кораблей при волнении выбрасывают балласт, чтобы корабль легко шел по волнам, а наш балласт, мешающий легкому ходу, — цензура, и его надо выбросить.

— Недостаточно выбросить балласт, надо уметь войти в пристань.

— Для этого нужен свет с маяка.

— Этого мало, надобно при входе в пристань не наткнуться на подводные камни.

— Какая же это пристань, когда около нее есть подводные камни? Значит, пристань и маяк не у места. Но чтобы дотолковаться до того, где им быть, и нужно пособие гласности.

Очевидцы утверждали, что при этих словах Александр II встал и дружески пожал руку князю Горчакову, тем самым прямо высказав, на чьей стороне его симпатии.

Но вот другая запись в дневнике цензора Никитенко от 11 марта 1859 года. Там зафиксировано то, что было заявлено ему императором. «Есть стремления, — сказал он, — которые не согласны с видами правительства. Надо их останавливать. Но я не хочу никаких стеснительных мер». Итак, с одной стороны, налицо было у самодержавия желание не стеснять печатное слово, способствовать тому, чтобы горел маяк гласности, но с другой, — нескрываемое намерение поставить его в определенные, не слишком широкие рамки.

Молодой Павленков обрел в академии друга на всю жизнь в лице поручика Кексгольмского гренадерского полка Владимира Черкасова, который, как и он сам, был прикомандирован туда для продолжения курса высших наук. Их объединяло многое: и интерес к естественным наукам (теория Дарвина, прогресс электричества, химические опыты), и бурное течение общественных дискуссий, всколыхнувших тогдашнее общество.

Уже отменено крепостное право, проведены другие реформы… Но можно ли сказать, что общество живет по законам равенства и свободы? Увы, нет… Да и все ли хотят установить в обществе именно такие порядки? Далеко нет. Значит, по законам физики, любое действие будет встречать свое противодействие? Другими словами, предстоит борьба…

Вся эта полоса на стыке пятидесятых и шестидесятых годов и была тем общественным фоном, на котором происходило становление личности молодого Павленкова. В борьбе противоположных течений пробивала себе дорогу независимая мысль, будоража воображение юношества.

Так совпало, что на август 1861 года, когда Флорентий Павленков заканчивал курс в артиллерийской академии, пришлось одно весьма важное назначение. Директором департамента полиции (исполнительной) в Министерстве внутренних дел был назначен граф Д. Н. Толстой. Вот какая обстановка представились графу в столице при вступлении в должность. «В Петербурге я нашел полное разложение общества, — писал новый страж порядка. — С одной стороны, полнейшее бездействие полиции при крайне малом ее числе… С другой — всесовершенная разнузданность нравов: вопреки закона, определяющего время открытия и закрытия трактиров, харчевен, кабаков и т. п., заведения эти не запирались по целым ночам. Известные в Петербурге шпицбалы не только не скрывали своих отвратительных оргий, но еще поощрялись полициею. Безнравственность администрации дошла до того, что искали в этих постыдных учреждениях союзников против политических замыслов людей неблагонадежных. Ослепление было так велико, что спасение Отечества видели в его деморализации! При таких обстоятельствах я вступил в управление департаментом полиции».