Иоанна Хмелевская - Шутить и говорить я начала одновременно

– Двенадцать! – жутким голосом завопила я, потому что и меня заразил страх подружки.

Пробежав сколько хватило сил, мы, тяжело дыша, остановились и оглянулись. Под березой все было спокойно, никто там не шевелился. Я собралась сообщить Боженке, что, когда нет поблизости человека, на которого можно напасть, кикимора сидит под корнями дерева и не вылезает, как вдруг краем глаза увидела кровь на растущем поблизости желтеньком цветочке. В ту же секунду поняла – вовсе не кровь, просто коричневое пятнышко, но тут раздался кошмарный вопль моей подружки, и она бросилась бежать к дому без оглядки. Не спрашивая, что с ней, я кинулась следом, дрожа от неимоверного ужаса. Остановились мы только у нашей избы, судорожно вцепившись в плетень и задыхаясь от быстрого бега.

– Что... что случилось? – стуча зубами с трудом выговорила я.

Боженка не могла ответить сразу, голос ей не повиновался. Лишь немного придя в себя, она поинтересовалась:

– Что?.. Что ты там увидела?

Немало прошло времени, пока до нас дошло, что же все-таки произошло. Оказалось, я с таким ужасом взглянула на оставленную сзади березу, что Боженка решила не рисковать, выясняя, что там, а молча кинулась наутек. Я же кинулась бежать потому, что она заорала и побежала. Объяснение о пятнышке крови на цветочке подействовало на нее не успокаивающе, а совсем наоборот, и больше мне прогулки не грозили. Впрочем, больше она к нам в гости не приезжала.

А дьявольская выдумка с кикиморой обернулась против меня же. Я прекрасно отдавала себе отчет, что всю историю с ней сама придумала, а вот поди ж ты! С тех пор береза вызывала во мне какую-то совершенно иррациональную тревогу, и я стала с подозрением посматривать на ни в чем не повинное дерево. К березе вела самая удобная тропинка для езды на велосипеде – вдоль ограды нашего сада, параллельно песчаной проселочной дороге. И мне стало страшно ездить по этой тропинке. Я заставляла себя преодолеть страх, убеждая, что ничего ужасного в березе нет, но страх был сильней меня, и я поворачивала назад, не доезжая до березы. Как-то раз все-таки заставила себя доехать. Приближаясь к страшной березе, глянула и увидела под деревом белочку. Снизив скорость, я проехала еще немного и опять посмотрела. Нет, это была не белочка, а маленькая собачка. Я еще больше сбросила скорость и была совсем близко от березы, когда собачка вдруг с громким шумом взвилась в воздух. Я слетела с велосипеда.

Нет, я не бросилась наутек, взяла себя в руки и вспомнила, что на березе свила гнездо пара каких-то крупных черно-рыжих птиц, не знаю, как они называются. Видимо, одна из птиц сидела под деревом и в знойном мареве показалась мне похожей сначала на белку, а потом на собачку.

Восхищаясь собственным мужеством, я промчалась мимо березы, развернулась, взглянула на березу и чуть не померла на месте. Под березой в клубах пыли металось что-то страшное. От ужаса я не могла бежать, меня парализовало, я стояла, опираясь на велосипед, и не в силах была отвести взгляда от клубящегося ужаса. Благодаря этому ужас получил возможность разъясниться. Два воробья подрались.

Не знаю уж, зачем я выбрала дорогу с березой, могла ведь проехать по другой. Может, хотела проверить собственную храбрость? Но в то лето больше к березе я не ездила.

Тем летом не повезло Тересе, ей раздробил колено жернов, который мы куда-то перетаскивали. Колену ее досталось уже во второй раз, первый оно пострадало, когда еще до войны Тереса съезжала со мной на санках с горки. После жернова в ее колене навсегда поселился ревматизм.

Со мной же в деревне только раз произошел несчастный случай, когда я уронила себе на ногу тяжелую бутылку из темного стекла, не знаю из-под чего. С бутылкой ничего не случилось, а у меня с пальца сошел ноготь. Помню, как я выла, опуская ногу в холодную воду, а Люцина обзывала меня истеричкой. Как-то не отрезала я себе пальцев ни сечкой, ни серпом, и на то спасибо.

А со второй моей подругой мы решили в полночь пойти на кладбище. Мне было уже двенадцать лет, а ей четырнадцать. Не совсем была это полночь, в полночь мне не разрешили бы выйти из дому, а у матери сон был чутким, так что выскользнуть без спросу я не могла. Вот мы и решили: пусть это будет условная полночь, на самом деле оказались на кладбище часов в восемь, для меня крайний срок пребывания на улице. Однако в тот вечер моросил дождь, тучи покрыли небо, и стало совсем темно. На кладбище, ясное дело, не было ни одной живой души. Выглядело оно чрезвычайно мрачно, заросшее, заброшенное. В общем, атмосфера для кладбища самая подходящая. Храбрясь изо всех сил, мы прошли немного по дорожке в глубь кладбища и остановились у какого-то памятника, пугливо озираясь.