Виталий Федоров: Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969

Я осмотрел комнату, и вдруг увидел полочку, а на ней – лошадку! Красивую, на колёсиках. Как мне хотелось подержать её в руках, поиграть с ней! Но попросить я не осмелился. Так она на всю жизнь у меня в памяти и осталась: чем-то красивым, манящим, но недоступным. Кстати, на этом месте – в переднем углу – в русских домах обычно находятся иконы. Но это так, к слову.

Дальше мы ехали поездом. Удивили меня Уральские горы и огромные тоннели сквозь них. Вспоминаю: где-то наш вагон отцепили и поставили в тупик. Меня очень удивило – конец рельсов! А как же дальше ехать? Мы выходили и смотрели на тупик.

Но всё-таки мы благополучно добрались до «своей» станции Балезино, где жили и работали наши родственники: младший брат моего отца Иван, старшая сестра Харитонья (моя крёстная), старшая сестра моей матери, все со своими семьями. Так что нам было где остановиться и дождаться багажа.

Родители решили съездить в Пермскую область к дедушке с бабушкой – то есть родителям мамы. Они нас хорошо встретили. Помню, как бабушка вкусными блинами угощала. Народу собралось много, настоящее застолье. Наверное, все были родственники. Блины бабушка пекла в русской печи на одной-единственной сковородке. Блины подавались по одному и по очереди, а до меня никак блин «не доходил». А кушать хотелось очень. Я возмутился:

– Почему мне блин не дают?!

Тут все обратили на меня внимание. Кто-то смеялся, родители просили подождать. Накормили меня, конечно, досыта (иначе бы до сего времени и не дожил). Было мне тогда всего пять с половиной лет.

От дедушки с бабушкой мы вернулись в Балезино, где нас встретил старший брат отца Ефим, то есть мой дядя. У него было две подводы. На одной расположились мы с мамой и Венерой, укрытые тулупом. А на другую погрузили наш багаж, в том числе и «знаменитый» сундук с конфетами.

Время было весеннее, начал быстро таять снег, на дорогах – распутица. Местами сани почти плыли по воде, наши «сиденья» чуть не заливала вода. Мужчинам приходилось местами идти пешком, с трудом переставляя ноги. Лошадям тоже было не сладко, они увязали в каше из снега, воды и грязи. Но всё-таки 25 километров пути мы благополучно преодолели за один день. И оказались на родине отца.

Квака получила своё название от фамилии первых поселенцев Ворончихиных, как это ни странно звучит. Дело в том, что «квака» в переводе с удмуртского на русский означает «ворона». Население деревни (около 40 дворов) состояло из двух фамилий: Ворончихиных и Фёдоровых в соотношении примерно 50 на 50. Нижнюю часть деревни, ближе к реке Сепыч, занимали Ворончихины, а верхняя часть была заселена Фёдоровыми. Большинство однофамильцев, естественно, были родственниками. В деревне мы поселились у дяди Ефима, хотя ранее этот дом принадлежал нашему дедушке Климентию, погибшему во время гражданской войны. А построил дом, возможно, ещё мой прадед – Иван. Получается, что дом принадлежал по наследству и моему отцу.

Ещё была жива и моя бабушка, но она сильно болела, почти не вставала с постели. У дяди Ефима была жена Наташа и две дочки: Юля старше меня на три года и Зина – моя одногодка. Ещё в этом доме жила девушка Лена – сестра Ефима и папы. В общей сложности после нашего приезда в доме набралось 10 человек. Хотя дом и большой, но было тесновато. Больная бабушка занимала одну из трёх комнат. Русская печь, сложенная из кирпича, отстояла от стен метра на полтора-два и мы – дети – могли бегать вокруг печи через кухню и жилые комнаты. Всё свободное пространство между печью и стенами вверху занимали полати, где было очень удобно спать. Я иногда играл в комнате бабушки. Дядя Ефим дал мне счёты, которые я катал по полу, а они шумели. Да ещё пытался на них прокатиться. Меня выгоняли из комнаты бабушки, предупреждали, что накажут – когда дома были взрослые. Но я всё равно тайком у бабушки в комнате бывал, правда, уже не шумел. Иногда она меня звала сама: что-то мне советовала, чему-то учила – может, чувствовала, что я один из продолжателей их рода.

Была уже весна – можно счёты катать в сенях. Уж там шуметь можно было сколько угодно. Сени были большие, примерно половина площади жилой части. Летом в этих сенях, за красиво оформленной ширмой, обычно спали дядя Ефим с женой.

Наступило лето 1938 года. Стало жить интереснее. В основном дневное время я проводил во дворе. Огромная лужайка с зелёною травой. Солидные двухстворчатые ворота с деревянным козырьком с двух сторон. Вдали у забора колодец с «журавлём». Вдоль забора – два почти новых двухэтажных амбара, у которых имелись ещё и чердаки. Верхний этаж предназначен был для хранения одежды и иногда использовался как летняя спальня для желающих. На этом этаже имелось две комнаты с парой топчанов в каждой. А на первом этаже хранили зерно и муку разных сортов. И всё это отделялось друг от друга сусеками. Были во дворе ещё конюшня (пустующая, коней-то забрали при коллективизации, в колхоз) и скотный двор, в котором проживали одна корова (больше не полагалось!), несколько овец, стадо гусей и с десяток кур с петухом.