Андрей Гаврилов - Чайник, Фира и Андрей - Эпизоды из жизни ненародного артиста.

– Пожалуйста.

– Спасибо.

Я присел за рояль, пока Гилельс собирался. Уходя, он сказал негромко: «До свиданья».

– До свиданья, Эмиль Григорьевич, позвольте пожелать Вам…

Не успел я сказать слово «пожелать», как Гилельс надулся как шарик, встал от негодования на цыпочки и проорал неожиданно визгливым голосом: «Эт-т-т-т-а-а-а я-я-а-а-а-а Вам жела-а-а-а-а-а-ю…»

Его до глубины души оскорбила моя попытка пожелать ему удачного концерта на завтра. Сумасшедший, – шептал я про себя, – сумасшедший!

На следующее утро я чистил зубы у себя в номере. Вдруг кто-то просунул сзади руку у меня между ног и лапнул меня за причинное место. Я отбросил чужую руку, повернулся… С зубной щеткой во рту, и с стекающей по подбородку трехцветной пастой.

Передо мной стоял ухмыляющийся Карлсон.

– Do you think I аm crazy? – спросил меня Сеппо.

– Fuck off!

Сеппо больше не устраивал проверок моей сексуальной ориентации. В качестве компенсации за свое хамство познакомил меня с различными девицами, с одной из которых я даже ходил на демонстрацию в защиту китов. И подарил мне целый чемодан нелегальной русской литературы. Я перестал спать ночами и читал, читал, леденея от ужаса, правду о России. Дрожащими руками перелистывал страшные страницы нашей истории. Марченко, Делоне, Чуковская…

После этой недели в Хельсинки я стал другим человеком. Многие мои детские прозрения подтвердились. Я понял, что отсутствующие у нас свобода мысли, свобода творчества и свобода личности не пустые слова, не приправа к благополучию, а единственная основа жизни человека.

Назад в Москву я ехал на поезде. Расстаться с моим сокровищем – нелегальной литературой – у меня не хватило сил. Между тем мы подъехали к границе. В поезде начался таможенный досмотр, больше похожий на тюремный шмон. Тут только до меня дошло, что я наделал. Самым мягким наказанием за чемодан свободных книг в тогдашнем СССР – было бы исключение из консерватории и армия, могли и срок дать…

Таможенник работал педантично, подолгу оставался в каждом купе. Я был готов выть от отчаянья. Мое купе – последнее в вагоне. За мной – только купе проводницы, относившейся ко мне с симпатией. Она приносила мне громадные куски черного хлеба с маслом… Я неловко прикрыл мои книги в чемодане парой рубашек и обреченно ждал катастрофы.

Прочесав последнее передо мной купе, худой таможенник с желтым лицом вдруг схватился за поясницу, присел и простонал: «Опять схватило, черт! Почки! Кто там еще у тебя?»

Проводница откликнулась: «Студент-очкарик, пацан-доходяга!»

Таможенник махнул рукой и пополз к выходу. Поезд тронулся, я был спасен!

Осенью я поехал в первое большое турне по ФРГ. Эта страна поразила меня какой-то железобетонной стабильностью, богатством и всеобщим стремлением к благополучию. Спросил, помню, еще в Восточном Берлине работника посольства СССР, высокого худого блондина с тонкими губами, напоминающего мне фашиста из советского кино: «Когда мы поедем в Западный Берлин?» Его ответ я не забуду никогда.

– Ни-ка-ко-го Западного Берлина не су-щест-ву-ет, есть только один Берлин – столица ГДР.

Интересно, как поживают сейчас все эти бывшие работники посольств, консульств, представительств бывшего СССР? Бесчисленные доценты и профессора марксистко-ленинской философии, политэкономии социализма, научного коммунизма. Целая армия учителей советской истории, полчища пропагандистов, политинформаторов, райкомовцы, обкомовцы, сотрудники первых отделов, орды продажных журналистов, газетчиков, телевизионщиков, миллионы рядовых и чиновных гэбэшников и прочие и прочие. Адское воинство. Во что оно превратилось в современной России? А ни во что не превратилось. Некоторые умерли. Другие, назначенные, разбогатели. Остальные делают то, что всегда делали. Только для новых хозяев…

В «западный сектор» меня отвозил мрачный худой молчаливый человек с длинным носом и вытянутым черепом, с угрюмой физиономией, в шляпе и макинтоше, некто Афонский. Выглядел он так, как будто только что вернулся с похорон. Когда мы миновали границу, Афонский неожиданно сказал: «Наконец-то на свободе!»

А через пару лет я узнал, что Афонский был шпионом, работал на Запад, что его арестовали и расстреляли.

В ФРГ и Западном Берлине я сыграл около двадцати концертов. Имел большой успех. Немцы после моего выступления топали ногами. Подобный способ выказывать свое восхищение игрой артиста существует, кажется, только в Германии. Публика начинает вдруг, как взбесившаяся, дробно и часто топать ногами. Для неподготовленного – звучит устрашающе! Провожали меня стоя. В Кельне, после выступления, меня уже на улице догнал директор зала.