Василий Катанян: Лиля Брик. Жизнь

«Мы собирались у кого-нибудь из подруг на дому, — вспоминала Лиля, — требовали независимости Польше, Выносили резолюции. Удирали с уроков на митинги, втайне от домашних. Вскоре Москву объявили на военном положении, и мы завешивали окна одеялами. Каждый шорох казался подозрительным, и когда ночью в квартире раздался звонок, я, уверенная, что пришли с обыском, разорвала брошюрки, фотографии Марии Спиридоновой и похорон Баумана и спустила в уборной. Оказалось, что пришел дворник и просил плотнее завесить окна. Очень мне было обидно».

Не установить уже, насколько Лилю интересовала в кружке политэкономия, но она сразу влюбилась в Осю, навсегда, до конца жизни… Ей было четырнадцать, ему семнадцать. Виделись они на занятиях в кружке, встречались на елках, иногда ходили на Петровку кататься на коньках, пару раз танцевали на гимназическом маскараде. Образ жизни двух семейств был схож. Вечера обычно проводились дома, с детьми, горничная вносила самовар, и, сидя под шелковым абажуром, родители вслух читали им «Ниву» или «Город и усадьбу», внимательно рассматривая картинки.

Красивая, незаурядная, общительная Лиля с пятнадцати лет вела счет поклонникам. Перелистывая сегодня дневники ранних ее лет, видишь, каким она пользовалась неимоверным успехом. Этому способствовала рыжеволосая красота, живой, общительный, но независимый характер и сексапил, который она излучала помимо своей воли.

Когда они с мамой поехали на каникулы за границу — ей было пятнадцать лет, — в Бельгии ей сделал предложение студент. Но она отказала ему, не оставив надежды, и в Москве получила сусальную открытку: замок, увитый плющом, с виньеткой «Я умираю там, где привязываюсь…». «Надеюсь все же, что он остался жив», — комментировала Лиля Юрьевна, перебирая старые бумаги.

Каникулярные поездки были для нее полны приключений: тихонько выйдя из купе, где мирно спали мама и Эльза, она до поздней ночи флиртует с офицером в коридоре, сидя на ящике с копчеными гусями (!); от дальнейших поползновений кавалер отказался, лишь узнав, что Лиля — еврейка, и утешал ее: мол, для женщины это не страшно. Вскоре они приезжают в Тифлис, и ее атакует молодой татарин — «богатый, красивый, воспитанный в Париже. Он предлагает мне две тысячи на туалеты, чтобы проехаться с ним по Военно-Грузинской дороге», — писала она в дневнике.

В Польше они живут у бабушки в Котовицах, и там ее родной дядя вне себя падает перед ней на колени и бурно требует (!) выйти за него замуж, а он, мол, все уладит с родными (?) и т. д. «Мама не знала со мной ни минуты покоя и не спускала с меня глаз», — вспоминала Лиля Юрьевна.

Сестер повезли под Дрезден, где «владелец санатория — весь в шрамах от дуэлей» засыпает ее комнатку цветами и каждый вечер к ужину ей одной подает голубую форель. Он умоляет выйти за него замуж и, хотя женат, обещает немедленно развестись, как только она даст согласие. Схватив дочерей, Елена Юльевна срочно бежала домой. Лиля же воспринимала эти довольно серьезные ухаживания как веселые приключения.

С детских лет до глубокой старости было в ней нечто, что привлекало внимание людей с первого взгляда.

«Сын шорно-седельного фабриканта-миллионера Осип Волк, — можно прочесть в ее записках, — каждый день присылал цветы, к ужасу мамы — ведь я еще была гимназистка! Он сумасшедше любил меня и хотел, чтобы я умерла, для того чтобы умереть вслед за мной, что меня совершенно не устраивало. Когда я пришла к ним в дом впервые, он водил меня по комнатам, как гид, приговаривая: картина такого-то, стоит столько-то, куплена там — го. Скульптура такого-то, куплена там-то, заплачено столько-то. У него была своя упряжка; лошадь звали Мальчик. Через неделю появился О., и я прогнала Волка».

Так вот «О.», из-за которого Лиля прогнала поклонника Волка, был Ося Брик. Тот самый, в которого Лиля влюбилась в тринадцать — четырнадцать лет, надо думать, не за его знание политэкономии на занятиях в кружке.

«Ося стал звонить мне по телефону, тогда это было редкостью, — вспоминала она. — Я была у них на елке, и, провожая меня домой на извозчике, он спросил: «А не кажется вам, Лиля, что между нами что-то большее, чем дружба?» Мне не казалось, но очень понравилась формулировка, и от неожиданности я ответила: «Да, кажется». Мы стали встречаться ежедневно, но Ося испугался и в один из вечеров сказал мне, что ошибся и что недостаточно меня любит. Я больше удивилась, чем огорчилась. Но вскоре поняла, что каждую минуту хочу быть вместе с ним. Когда Ося садился на окно, я немедленно оказывалась в кресле у его ног, а на диване я садилась рядом и непременно брала его за руку. Только один раз за полтора года он как-то смешно и неловко поцеловал меня.