Владимир Соловьев - Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека

Почему Асетрина Пекуровская не написала про трех этих знаменитых мужей, что они были влюблены в нее? И в каком смысле употреблен глагол «любить»? Если в смысле высокой любви, то есть «высокой болезни», то ни Аксенов, ни Бродский ее так не любили, а только Довлатов. К Аксенову она, может, и ушла как к знаменитости, но со стороны Васи приглашения не было и быть не могло — эмоционально, человечески, матримониально, как угодно он был абсолютно предан Майе Кармен. А гулял налево только в ее отсутствие, как это и случилось с Асетриной в Ленинграде: любовь-морковь! Кстати, редактор «Русского базара» Наташа Шапиро объяснила мне недавно этимологию этого выражения. Согласно православному канону, который мало где теперь соблюдается, в церкви была принята гендерная топография: мужчины справа, женщины слева. Если мужчина оказывался на женской половине, то про него говорили, что он пошел налево. С тех пор и повелось.

К Аксенову Сережа сильно взревновал и, помимо семейных сцен, много лет спустя мстил своему сопернику в литературе — прямо, как Аксенову («…прозу Аксенова не могу прочесть — изнемогаю от скуки»), и косвенно, как списанному с него и легко узнаваемому персонажу Ваньке Самсонову, — само собой, в любовном автобиографическом романе «Филиал», главная героиня которого Тася-Ася-Асетрина.

Опускаю подробности, которые довольно внятно изложены самой Асей Пекуровской в ее мемуарной книге о Довлатове. Включая питерский еще эпизод, когда она застает Сережу, рассматривающего подаренную ей фотографию Аксенова с любовной надписью:

— Аксенов всегда представлялся мне в первую очередь женатым человеком, — говорит Сережа, — а тебе, должно быть, не давали покоя его лавры знаменитого прозаика.

Довлатову тоже не давали покоя — и не только лавры знаменитого прозаика, но и мужские похождения с его женой. Тем более аксеновское «борода висит до чресел» не может быть понято иначе, как в том же смысле, что «от пейс до гениталий» Бродского, хотя первоисточник у классного ленинградского поэта-самоубийцы Леонида Аронзона.

Все постепенно становится на свои места, как в пазле. По крайней мере, в отношении к Довлатову и Аксенову: учитывая брак первого с Асей и кратковременный роман с ней второго, «любили» следует понимать в единственном смысле — ну, скажем так, эвфемистически выражаясь: «спали». Но как в эту компанию полюбовников Асетрины затесался, Христа ради, Бродский? Список составлен не в алфавитном порядке — значит, в хронологическом, да? Не по старшинству же и не по месту в русской литературе!

Это все, однако, теория, а как было на деле? В том-то и дело, что свидетельские показания о любовном треугольнике Бродский — Довлатов — Пекуровская разнятся до противоположности. Врет, как очевидец? В данном случае врет один из очевидцев, но кто именно? Сергей Довлатов или Иосиф Бродский?

Сережа рассказывает, как еще в Ленинграде они с Бродским приударили за одной девицей, но та предпочла Бродского. Бродский дает противоположный исход этого любовного поединка, правда объясняя поражение своим отсутствием: «Мы осаждали одну и ту же коротко стриженную миловидную крепость, расположенную где-то на Песках. По причинам слишком диковинным, чтобы их тут перечислять, осаду мне пришлось вскоре снять и уехать в Среднюю Азию. Вернувшись два месяца спустя, я обнаружил, что крепость пала».

Ну, назвать женщину крепостью, положим, романтическое преувеличение. Тем более ту, о которой речь. Иносказание прямо-таки в метафорическом стиле «Тысячи и одной ночи». Помните: «…обнял ее и велел ей охватить себя ногами, а потом он забил заряд, и пушка выстрелила и разрушила крепость, и увидел он, что она несверленая жемчужина и не объезженная другим кобылица. И он уничтожил ее девственность и насытился ее юностью…» (Русский переводчик предупреждает, что в этих сказках «вещи наивно называются своими именами, и точная передача подлинника была несовместима с нормами русской литературной речи». Когда это было! Сейчас бы перевели почище, чем в оригинале, — еще непристойней и скабрезней.)

Здесь важно отметить, что Бродский, который называл себя мономужчиной, нисколько не сомневается в исходе любовного поединка: победа досталась ему, если бы не пришлось укатить в Среднюю Азию, чтобы — причины хоть и диковинные, но теперь известные — хайджакнуть там самолет: все равно куда — не в, а лишь бы из! Безумная та попытка не удалась, и Осе пришлось ждать еще дюжину лет, чтобы легально осуществить свое ярое, сводящее с ума желание — покинуть пределы любезного отечества, сменить географическую родину на запасную.