Михаил Любимов - Записки непутевого резидента, или Will-o’- the-wisp

Льюис Кэрролл .

«Вот что любим мы, студенты!» Добавим к этой максиме, что не только студенты.

Невольно вспоминается анекдот. Пауза после объятий.

Он (самодовольно). А вы хотели бы быть мужчиной?

Она . Конечно. А вы?

Шеф германской разведки Вальтер Шелленберг: «Когда я выезжал с секретной миссией за кордон, у меня был постоянный приказ иметь вставной зуб с ядом, который уничтожил бы меня за несколько секунд в случае захвата врагом. Для страховки я надевал перстень, в котором под большим голубым камнем скрывалась золотая капсула с цианистым калием» — можно только позавидовать, ведь «честный немец сам дер вег цурюк, не станет ждать, когда его попросят. Он «вальтер» достает из теплых брюк и навсегда уходит в вальтер-клозет» ( Бродский ).

Написать бы поэму «Преодоление хвоста», звучит получше, чем «В погоне за утраченным временем» или «Постижение истории».

Она увлекла меня по направлению к кровати. Я хотел открыть занавес, но она остановила меня: никогда еще взгляд не выражал больше страдания, печали, отчаяния. «Что с вами? — спросил я, прижимая ее к своему сердцу. — Вы дрожите?» — «О, не из страха. А вы не дрожите? Нет? Ну, так смотрите». Она быстро приподняла занавески: на кровати лежал труп красивого молодого человека.

Мемуары Казановы .

Сразу вспоминаю послевоенный «Крокодил»: «Сказал: «у вас лицо как камея», а потом искал в энциклопедии, что означает это слово».

Это я, Сема!

…сей жар в крови, ширококостный хруст, чтоб пломбы в пасти плавились от жажды коснуться — «бюст» зачеркиваю — «уст!»

И. Бродский .

О шифры! И крутит мозги расшифрованная запись в «Золотом жуке» Эдгара По: «Хорошее стекло в трактире епископа на чертовом стуле двадцать один градус и тринадцать минут северо-северо-восток главный сук седьмая ветвь восточная сторона стрелой из левого глаза мертвой головы прямая от дерева через выстрел на пятьдесят футов».

Мой добрый знакомый из семейства Романовых, мило грассировавший и вспоминавший, что матушка не любила рестораны, ибо считала, что обедать на публике неприлично (между прочим, так считали некоторые дикари, зато все остальное делали на виду), даже гордился, что свободное от живописи время проводит и фешенебельном отеле «Дорчестер», зарабатывая на жизнь у милых бабушек, — так что любой труд честен, и если кому-то нравится грохотание столетних костей, а костям нравится грохотать, то в этом, черт возьми, нет ничего предосудительного.

«Мумм» я полюбил заочно, когда в студенческие годы прочитал «Фиесту» Хемингуэя, там граф в сопровождении шофера привозит корзину шампанского, взятого у приятеля барона Мумма, граф расстегивает жилет, поднимает рубашку и показывает шрамы, а потом все надираются. Нога — на курок. И последнее эхо. Последняя пристань, и шепот последний. И глупо, и ветер, и, главное, верно: в Памплону мы больше уже не поедем! Всю жизнь литература играла мною как хотела.

Все мы склонны ставить себя высоко, а других считать дураками. Скорее всего, Катрин сразу увидела, что за шедеврами современной живописи и разрыванием души Т. С. Элиотом скрывается прохиндей из КГБ, нацелившийся на ее шифровальные сокровища, и развлекалась, любуясь моими эксгибициями.

Из «Руководства для агентов Чрезвычайных Комиссий»: «Если везут с собою литературу, шрифт и т. п. вещи, то первым делом надо обратить внимание на то, чтобы корзина или чемодан не бросались в глаза своей относительной тяжестью».

Хорошее это дело — глядеть на барышень. В 1994 году моя персона оказалась в мемуарах обозревателя «Санди телеграф», светского льва и остряка Перри Уорстхорна: «Любимов был популярный гость, подкатывавшийся к некоторым приглашенным дамам, в частности к красавице Пэт Гейл, которая прибыла в ресторан, где мы ужинали после банкета, с буквально запомнившимся мне отзывом о «десяти футах русского языка, пытавшихся в такси взять в лассо мои гланды». Господа офицеры, встать!

Сохраняю сокращение — спешил Олег Антонович, спешил жить и экономил время.