Игорь Курукин - Анна Иоанновна

Анна Иоанновна поверила в политическую невиновность обоих, но Новосильцеву выговор всё же объявила — не за взятки, а как раз за чтение: «…видя такой противной проэкт и слыша предерзостные оного Волынского разсуждения, не доносил» {682} . Обоим после допросов дали возможность оправдать монаршее доверие — сделали судьями по делу их недавнего собеседника.

Двадцатого июня был вынесен приговор: за «безбожные, злодейственные, государственные тяжкие вины Артемья Волынского, яко начинателя всего того злого дела, вырезав язык, живого посадить на кол; Андрея Хрушова, Петра Еропкина, Платона Мусина Пушкина, Фёдора Соймонова четвертовав, Ивана Эйхлера колесовав, отсечь головы, а Ивану Суде отсечь голову и движимые и недвижимые их имения конфисковать». Многими руководил страх. Зять Волынского сенатор Александр Нарышкин после суда сел в экипаж и потерял сознание, а «ночью бредил и кричал, что он изверг, что он приговорил невиновных, приговорил своего брата». Другой член суда Пётр Шипов признался: «…мы отлично знали, что они все невиновны, но что поделать? Лучше подписать, чем самому быть посаженным на кол или четвертованным».

Великодушная императрица пожелала «жестокие казни им облегчить»: Волынскому отсечь правую руку и голову, а его главным помощникам Хрущову и Еропкину — только головы; прочим же была дарована жизнь — их ждали кнут и ссылка «на вечное житьё» на окраины империи. Легче всех был наказан Мусин-Пушкин — всего лишь «урезанием» языка и ссылкой в монастырь. Сразу же по конфирмации приговора его сообщили главному преступнику.

Волынский держался стойко: караульному офицеру пересказал приснившийся ему накануне вещий сон, будто исповедовать его явился незнакомый священник. Потом министр признался: «По винам моим я напред сего смерти себе просил, а как смерть объявлена, так не хочется умирать». С приходившим священником он беседовал о жизни и даже шутил — рассказал анекдот, как один духовник, исповедовавший девушку, «стал целовать и держать за груди, и та де девка, как честная, выбежала от него вон». Но даже перед лицом смерти он не простил обиды давно покойному канцлеру Головкину и грозил «судиться с ним» на том свете {683} . 25 июня он позвал к себе Ушакова и Неплюева, покаялся «в мерзких словах и в продерзостных и в непорядочных и противных своих поступках и сочинениях» и попросил избавить его от позорного четвертования и не оставить в беде детей…

Поутру 27 июня 1740 года, в годовщину Полтавской баталии, преступников доставили на Сытный рынок. По прочтении высочайшего указа бывшему министру отрубили правую руку и голову, а вслед за ним обезглавили его товарищей Еропкина и Хрущова. Тела казнённых в течение часа оставались на эшафоте «для зрелища всему народу»; затем их «отвезли на Выборгскую сторону и по отправлении над оным надлежащего священнослужения погребли при церкви преподобного Сампсона Странноприимца».

Приговор касался и детей Волынского: «…сослать в Сибирь в дальние места, дочерей постричь в разных монастырях и настоятельницам иметь за ними наикрепчайший присмотр и никуда их не выпускать, а сына в отдалённое же в Сибири место отдать под присмотр местного командира, а по достижении 15-летнего возраста написать в солдаты вечно в Камчатке». Анну Волынскую постригли в Знаменском девичьем монастыре в Иркутске под именем Анисья, её сестра Мария в 14 лет в Рождественском монастыре стала монахиней Марианной. Генералитетская комиссия была преобразована в следственную комиссию для разбора финансовых злоупотреблений Волынского и его «конфидентов» и продолжала работать по крайней мере до июля 1742 года.

При всей жестокости приговора Анна Иоанновна проявила милость к родственникам жертв — распорядилась оставить жёнам Хрущова, Соймонова и Мусина-Пушкина их недвижимое приданое; детям первых двух (у Соймонова их было пятеро, у Хрущова — четверо) оставили по 40 душ из конфискованных имений, отпрыски же Мусина-Пушкина получали всё дедовское имение {684} .

В XIX веке Волынский, во многом благодаря сочинениям Рылеева и Лажечникова, стал восприниматься как истинный патриот и вождь сопротивления придворным «немцам». Однако он не был руководителем какой-либо «русской» группировки, да и никакой «партии» не создал — это была одна из причин его падения.

У других вельмож «партийное строительство» получалось лучше. Надёжные креатуры были у Остермана — дипломаты И.И. Неплюев, И.А. Щербатов (зять) и шурины Стрешневы, которых вице-канцлер продвигал «по долгу свойства». Миних прогибался перед фаворитом, но, как показали дальнейшие события, слугой ему не стал. Зато он с успехом обзаводился связями: его сын Эрнст стал камергером и придворным «оком» отца, а тот присмотрел ему невесту — Доротею Менгден, чья сестра Юлиана была по совпадению лучшей подругой и фрейлиной Анны Леопольдовны. Кузен Юлианы и Доротеи Карл Людвиг Менгден, женившийся на племяннице фельдмаршала Христине Вильдеман, занял в 1740 году пост президента Коммерц-коллегии. Его брат Иоганн Генрих являлся президентом рижского гофгерихта и был женат на дочери Миниха Христине Елизавете, а ещё один, Георг (генерал-директор лифляндской экономии, ведавшей управлением государственными имуществами), — на третьей из сестёр Менгден. Таким образом, образовался сплочённый клан, поддержка которого позволила Миниху после свержения Бирона стать на короткое время правителем России.