Майя Плисецкая: Тринадцать лет спустя

А потом на сцену вышел Хоакин Кортес. С ним приехала группа певцов фламенко и музыкантов. Семь человек. На авансцене Кремлевского дворца для него специально соорудили деревянный помост, чтобы его испанские дроби отзывались по залу металлом и эхом. В моем Гала 1993 года Хоакин тоже принимал участие. Звезда его славы тогда еще только восходила. Сегодня он сверхзнаменит и по праву числится лучшим мужским танцором фламенко.

Чуть отступлю от хода моего рассказа. На репетицию концерта нам был отпущен лишь один день. Накануне. Да генеральная в день самого концерта. С утра и до пуска публики в зал. Звезды, как принято у настоящих звезд, появились в Москве лишь в день концерта — 20 ноября. До сих пор не могу понять, как сумели Ратманский и Черняков за такое краткое время свести воедино всю разношерстную махину юбилейного представления.

На генеральной для Кортеса со товарищи времени не хватило. Он репетировал накануне, и Ратманский посчитал, что сможет уделить им сцену в последний отпущенный ему залом час. Кортес томился за кулисами и нервно ждал сигнала, когда его позовут. Время предательски улетучивалось. Каждому выступающему нужна была световая партитура. Ну и времени, естественно, для Кортеса не осталось.

Когда я за час до начала приехала в театр, меня поджидала неприятнейшая новость. С Кортесом истерика. Он негодует. И танцевать вечером категорически отказался.

Леша Ратманский и Дима Черняков просили меня сделать последнюю попытку и уговорить Кортеса отменить свое отказное решение.

— Майя Михайловна, вы последняя надежда. Чем будем латать конец акта без Кортеса, не представляем. Ну попробуйте, — в два голоса взволнованно говорили мне постановщики.

Подхожу к дверям артистической уборной разнервничавшегося испанца. Из-за двери громкие, взвинченные голоса. Осторожно заглядываю. За мной теснятся озадаченные сложившейся ситуацией постановщики. Кортес стоит, набычась, словно боксер на ринге. Я с максимальной нежностью обнимаю его и, собрав в памяти все мои английские словесные ресурсы, выпаливаю их без точек и запятых:

— Хоакин, ты великий. Шесть тысяч зрителей ждут тебя. Только тебя. Телекамеры включены. Тебя хочет видеть вся Россия…

Но на все мои доводы и умоления Кортес односложно отвечает: нет, нет, нет, нет…

Потом он обрушивает поток испанского негодования и крепких ругательств на режиссеров:

— Они намеренно не дали мне порепетировать. Решили сорвать мой номер…

Удесятерив силу своих объятий, я перехожу на личности:

— Хоакин, ты великий. Ты великий. Мужчина. Рыцарь. Выступи сегодня ради меня. Только ради меня. Только ради меня.

Наверное, интонация моих настояний задевает какую-то струну в его нутре. Угольно-черные глаза влажнеют. Гневные молнии подзатухают. Он обнимает теперь меня. Косточки мои похрустывают. Но держусь.

— Хорошо, Майя. Ты великая. Я станцую сегодня. Только ради тебя. Только ради тебя…

Почти сцена из голливудского фильма. Но Кортес танцевать будет. Финал акта обретет необходимую точку.

Я смотрю выступление Кортеса из первой правой кулисы. В черном карденовском платье устраиваюсь поудобнее на неудобном театральном табурете. Хоакин боковым зрением меня видит. Фейерверк пор-де-бра. Каскад бешеных ритмов. Он весь мокрый. В порывистых движениях все чаще забрасывает свои смоляные прямые волосы назад. Струями пота они слепят его. Пожар собственного танца зажигает его все более и более. Сбрасывает цыганский сюртук. Хоакин мокрый, как будто его окатили струей водомета, коим полиция разгоняет разбушевавшихся демонстрантов…

Внезапно Кортес идет ко мне в кулису и выводит на авансцену. Музыканты и певцы провокативно задают новый танцевальный ритм. Надо отвечать. Мы, завлекая друг друга, импровизируем, не глядя партнеру в глаза. Так принято у танцоров традиционного фламенко.

Я давно подсмотрела, что выражение лица в тот момент обязано быть отстраненно обиженным и презрительным. Чувствую, что Хоакин доволен своей нежданной партнершей. И как знак высшего признания, он снимает свои звонкие цыганские ботинки и дарит их прилюдно мне. На глазах шести тысяч зрителей. У испанцев сие есть символ одержанной победы. Так дарит тореро ухо поверженного быка даме своего сердца на праздничной корриде.

Наши телевизионщики, которые, к слову сказать, замечательно сняли и смонтировали мой юбилейный вечер, видно, не были в курсе, что означает этот ритуал. И вырезали эпизод с ботинками Кортеса.