Томас Шёберг - Ингмар Бергман. Жизнь, любовь и измены

Они были ужасно гостеприимны и милы ко мне, бедному бездомному рекруту. Не счесть, сколько раз я уплетал ужины в этой семье. Надо выказать благодарность. Но как? Я же не собираюсь жениться на их младшей дочери. Так далеко моя благодарность не простирается. Хотя она очаровательная, славная и чуточку влюблена. Но какая женщина устоит перед моим обаянием? Ах да. Хорош фрукт, в чьи когти угодила бедняжка Марианна. Я вправду с нетерпением жду осени. Все пока шло хорошо, так что может случиться теперь? Ведь не может же все и всегда быть одинаково великолепно?

Конечно, не может, и в итоге фон Шанц сама расторгла помолвку “под тем предлогом, что из меня никогда ничего не выйдет, а эту оценку она разделяла с моими родителями, мной самим и остальным моим окружением”, пишет Бергман в “Волшебном фонаре”.

Конец 30-х – начало 40-х годов вообще были для Ингмара Бергмана бурными. Всерьез начиналась взрослая жизнь. Он шагнул в театр, физически сцепился с отцом, в ярости ушел из дома и встретил новую женщину. На многих фронтах семью раздирали конфликты, страх и тревога. Давний, преувеличенно сердечный тон корреспонденции между Ингмаром Бергманом и его родителями типичен для того времени, но доброжелательность выглядит вымученной, если учесть напряженности в семье. Как сам Бергман выразился в письме к матери: “Ведь мы, Бергманы, не всегда столь очаровательны, как когда пишем письма, а семья в сотне километров. Да! Именно так! Вот над этим моей почтенной и любимой маме не мешало бы хорошенько поразмыслить”.

Более колоритного места для начала театральной карьеры Ингмар Бергман выбрать не мог. Старый город в Стокгольме был отдельным мирком внутри общества, которое в ту пору отличалось скверным жильем, скученностью, домами, похожими на трущобы. Отопление угольное и дровяное. Уборная без водопровода, холодная вода над раковинои и маленький цинковый столик для мытья посуды. Холодно и неудобно. Холостяцкие общежития без каких-либо санитарных норм. Торговля из-под полы и контрабанда. Пивные, где толпились алкоголики и безработные матросы. Освещение тусклое, грязища. Безработица запредельная.

И среди этого развала и нищеты Бергман получил место режиссера в маленьком театре, Местер-Улофсгордене, который действовал под эгидой Собора в сотрудничестве со стокгольмским Союзом студентов-христиан. Ангажировал его старый друг семьи, Свен Ханссон. В свое время Ханссон работал в книжном магазине Сандберга, принадлежавшем отцу Эрланда Юсефсона, Гуннару, а Бергман был там завсегдатаем и ценимым собеседником, который часто дискутировал о театре.

В следующие годы Ингмар Бергман в быстром темпе поставил в Местер-Улофсгордене целый ряд пьес, где многие роли играла его давняя пассия Барбру Юрт ав Урнес, а одновременно был ангажирован Стокгольмским студенческим театром и театром “Сказка” в Общественном доме.

Жил он у Свена Ханссона, переехал к нему после бурной ссоры с отцом в сентябре 1939 года, оставившей глубокий след в его отношении к родителям. В “Волшебном фонаре” он описывает, что тогда произошло. Родители обнаружили, что он не ночевал дома, что историей литературы занимался в Стокгольмской высшей школе главным образом для проформы – хотя и мог там сосредоточиться на своем кумире Стриндберге – и что все время, какое не посвящал новой возлюбленной, отдавал театру.

Узнав о “двойной жизни” сына, родители призвали его к ответу. Он воспринял ситуацию по меньшей мере как угрожающую и предостерег отца от применения насилия. Но Эрик Бергман ударил его, и Ингмар Бергман дал сдачи.

Пастор пошатнулся и сел на пол. Карин Бергман расплакалась, умоляя драчунов образумиться.

Пятьдесят три года спустя Маргарета Бергман вспоминала этот день в разговоре с Биргит Линтон-Мальмфорс, которая работала с дневниками Карин Бергман. В ту пору Маргарете было семнадцать, и она еще училась в школе. На большой перемене она пришла домой и застала там смятение: брат ушел из дома. На полу в его комнате валялась Библия, что в семье считалось серьезным проступком, чуть ли не святотатством. На глазах у Маргареты Карин Бергман, видимо одурманенная снотворным, едва не опрокинула швейную машинку и бегом устремилась через залу к открытому окну, чтобы выброситься на Стургатан прямо перед церковью Хедвиг-Элеоноры. Но Даг Бергман, приехавший погостить домой из Упсалы, сумел остановить мать.

Карин Бергман пришла в себя и вечером записала в дневнике: