Томас Шёберг - Ингмар Бергман. Жизнь, любовь и измены

Он поэтично вспоминал лето в Германии, писал о том, как континентальный поезд отходит от Центрального вокзала в Стокгольме, а утверждая, что ему предстоит “нырнуть в ведьмин котел Берлина”, выглядит более сведущим, чем было на самом деле. Самоуверенность у него типично отроческая, и заявление, что Советский Союз станет величайшей угрозой, прекрасно иллюстрирует юношеский максимализм, в особенности если учесть, что через три года именно Гитлер, а не Сталин вторгся в Норвегию, оккупировал и пять лет терроризировал страну.

Юноша Ингмар Бергман прямо не желал смерти норвежцу, однако в декабре 1943 года мир потерял марксиста-драматурга – британский бомбардировщик, на борту которого Нурдал Григ находился как наблюдатель, был сбит над Берлином.

О чем Ингмар лгал и почему Эрик Бергман как будто бы не одобрял предмет его пылких чувств, непонятно. Вероятно, ничего особенного здесь нет, просто послушный ребенок повзрослел и начал освобождаться от отцовского контроля, а в конце концов избавится от него полностью. Позднее, осенью и зимой 1937-го, дневниковые записи Карин Бергман о младшем сыне тоже приобретают несколько иной характер. В октябре: “Сегодня вечером Ингмар снова очень меня огорчил, и ведь я ни с кем не могу об этом поговорить. Как сложится его жизнь?” И в декабре: “У Ингмара опять приступ депрессии. Иной раз я прихожу в отчаяние от всей этой нервозности у нас в семье. […] Эрик и не догадывается, каково мне с Ингмаром”.

Летом 1938 года Ингмар Бергман прибыл для прохождения службы в Королевский Сёдерманландский полк, дислоцированный на озере Меларен, в Стренгнесе, небольшом городе со средневековыми кварталами вокруг внушительного собора, который был свидетелем тому, как риксдаг 1523 года избрал королем Густава Васу.

Гарнизонный комплекс – классические казармы из красного кирпича и песочного цвета штукатурки, а также внушительное здание канцелярии с офицерской столовой – расположен на самом берегу озера. В августе 1719 года этот полк отличился в сражении при Стэкете, когда шведы отбили атаки царского флота на море и на суше и не допустили, чтобы Стокгольм, а значит, и вся Швеция попали в руки русских.

К собственному удивлению, Бергман оказался вполне дельным рекрутом. Подобно многим другим, он считал армейскую службу весьма неприятной обязанностью – неустроенная жизнь в казармах и в походе, ночные учения под проливным дождем, которые ротный устраивал с особым удовольствием. “Об этом я не говорю. Меня бы, возможно, тоже позабавило, если б я мог ночью поднять на ноги две сотни людей и двадцать шесть лошадей и несколько часов муштровать их в грязи и кромешной темноте. Лучше всего прилепить свечку Гуляке промеж ушей и припрятать под курткой немного коньяку, не то до смерти закоченеешь, а так оно и повеселее”. Но он получил медаль за меткую стрельбу, стал ефрейтором и имел под началом шестерых рядовых, повозку и упряжного коня, Гуляку.

В роте Бергман числился одним из лучших пулеметчиков, чего он от себя вообще не ожидал, так он писал матери.

Один из солдат заработал нагноение стопы, еще одного лягнул Гуляка. Их посылали в ночные марши, придуманные некой персоной с “рогами и хвостом”, как шутливо писал он. “А что мы с Гулякой перебрались через топи, болота и лесные дебри и не умерли с голоду, целиком и полностью заслуга Гуляки. Но на следующий день мне все же пришлось его побить, когда он подрался и другим жеребцом и едва не залягал его до смерти”.

В увольнительных он встречался с “владычицей своего сердца” Марианной фон Шанц. И был настолько увлечен ею, что писал матери нерегулярно, а это мучило его и без того уже нечистую совесть. “Каждое утро собирался написать, но затем, как обычно, так и не писал ни строчки. В основном из-за Марианниных каникул. Всегда хорошо, когда есть на что сослаться”, – писал он i августа.

Всеми правдами и неправдами он устраивал себе увольнительные, чтобы побыть с фон Шанц, и профилонил День полка. Ездил в Стокгольм, ходил с Марианной в кино (“фильм был трагический”), выезжал на природу, на “сибаритский пикник”, танцевал в ресторане “Гондола”, что выше Шлюза.

К матери он обратился с двумя просьбами. Во-первых, насчет денег, и поскорее, иначе он не сможет приехать в Смодаларё. “Богачом я никогда не был, но теперь вконец обнищал”. А во-вторых, насчет того, нельзя ли фон Шанц погостить осенью недельку в Дувнесе. “Это сложно или странно? Вы ведь понимаете, мама, как было бы замечательно показать ей Дувнес. Да, конечно, просьба дерзкая. Но было бы весело. Чертовски весело”.