Тимофей Гнедаш - Воля к жизни

— Я ставлю караул коло вашей хаты, и подвода будет дежурить у крыльца: як тревога, щоб сразу могли погрузиться.

Все равно везти раненого нельзя.

Мы говорим тихо, но беспокойство передается Кривцову. Он спрашивает:

— Это кто там пришел? Поля, кто в сенях? Почему стрельба затихла?

Он волнуется, к вечеру у него резко поднимается температура. Аня, за весь день подремавшая несколько минут, сменяет Полю около Кривцова.

— Аня, вы знаете оперу «Князь Игорь»?

— Нет, Михаил Васильевич, я только раз в жизни была в опере, слушала «Кармен».

— Понравилось?

— Очень!..

— Мне из опер больше всего нравится «Евгений Онегин», «Князь Игорь» и «Иван Сусанин». Слышали по радио арию «Чуют правду»?

Язык у Кривцова еле-еле ворочается, боли мучают его, голос слабый. Говорить ему трудно, но он хочет отвлечь себя и Аню от тревожных мыслей.

Селяне бегают по улицам с узлами, закапывают что- то во дворах, готовятся покинуть село. На закате слышны далекие пулеметные очереди. Вскоре стрельба затихает. Меняются караульные у крыльца. Наступает темная августовская ночь. Аня дежурит около Кривцова. Дома через два от нас, не умолкая, лает собака. Из-за этого лая ничего не слышно. Кажется, даже конный подъезд к крыльцу и то не услышишь.

Выхожу на крыльцо. Звезда падает, прочерчивая в небе мгновенно гаснущую дорожку. Еще звезда сваливается в темные, неподвижные сады. Кое-где мерцают огоньки каганцов в окнах хат. Сколько сейчас таких сел и домов в широком мире, где люди не знают, за что приняться, и не уверены — останутся ли живы до утра?!

Аня выходит на крыльцо, молча смотрит в небо.

— Уснул? — опрашиваю.

— Уснул.

— Вы устали, Аня?

— Ужас! Говорю с вами и сплю.

— Идите поспите немного.

— Нет, не смогу. Как будто падаю от усталости, а если лягу, закрою глаза, ни за что не усну. Вам приходилось, Тимофей Константинович, видеть сны наяву! Я теперь вижу. Сейчас сидела около Михаила Васильевича и вдруг увидела Москву. Я там недолго была, один месяц, но забыть ее не могу. Так ясно представила себе Москву — высокие дома, везде огни. Много-много людей. И не то что грезится, ясно вижу перед собой.

Вы переутомились, Аня, идите засните.

Нет, не могу. Как жалко Михаила Васильевича — неужели он умрет. Слабый! Я сейчас посмотрела на него — так жалко! Но он выживет, правда? Надо только немного еще поддержать его. Тимофей Константинович, можно перелить ему мою кровь? У меня хорошая, я ничем не болела. Только бы не сделали еще налета! Собака лает, ведь это неспроста, значит, кого-то чует?..

Утром приезжает из штаба Владимир Николаевич. С ним двенадцать хорошо вооруженных бойцов, посланных специально для охраны Кривцова.

— Меня сейчас два человека остановили на улице, просили — нельзя ли полечиться у нашего доктора, — говорит Владимир Николаевич. — Здесь все знают, как вы лечили Машлякевича, как рука у него висела почти оторванная и не было половины лица и языка, и как он постепенно стал говорить, есть хлеб, и как с двумя здоровыми руками снова пошел воевать. Это разнеслось по селам, как по радио. Интерес к нашей медицине огромный. Хорошо бы организовать прием больных, пока вы здесь.

— Я сам думал об этом. Помещение подходящее, инструменты, перевязочный материал с собой. Только как быть с сестрой? Аня сильно утомлена.

— Сегодня к вам должна прийти еще медсестра из отряда имени Кирова. Вчера мы дали распоряжение.

Буквально через несколько минут после этого разговора в нашу хату входит сестра отряда имени Кирова — Нюра Гапонова. Она с винтовкой, в сапогах, облепленных грязью.

— Нюра! — восклицает Аня.

Аня и Нюра землячки. Деревни их стоят рядом на реке Снов, на стыке трех республик — РСФСР, БССР и УССР. Девушки учились в одной школе.

— Нюра, — радостно говорит и Кривцов.

Михаил Васильевич шутя называет Нюру «моя крестница» — он делал ей операцию. Это была первая операция Кривцова в нашем соединении, и прошла она удачно.

— Михаил Васильевич, не всегда вам меня лечить. Теперь я вас пришла лечить.

— Аня, ложитесь спать. Смена пришла.

Приставив винтовку к стене, Нюра моет пол, скамьи, протирает окна, и запах свежести наполняет комнату. Кривцов перестает стонать. Он делает над собой усилие, бодрится в присутствии Нюры.

В полдень начинаем амбулаторный прием. Надеваем халаты, Нюра на плите у хозяйки кипятит инструменты. В просторной светелке принимаем больных. Золотушные дети, женщины с запущенными женскими заболеваниями, тяжело дышащие старики с эмфиземой легких. В коридорчике, у раскрытой двери, теснятся многочисленные зрители. Пожилой крестьянин спрашивает меня: