Тимофей Гнедаш - Воля к жизни

А что, если комиссар соединения и начальник заставы убиты? Но вот стрельба тише, дальше. Входит Владимир Николаевич:

— Опасность миновала!

И в эту ночь, как во все предыдущие, не можем уснуть.

Около полуночи в дом снова входит Дружинин.

— Как Кривиов? Что же вы до сих пор не спите, товарищи?

Мы все сидим в одной комнате. Кривцов дремлет за перегородкой. Изредка мы обмениваемся тихими словами. Девушки пробуют что-то шить, бросают шитье, снова берутся за него, зевают от утомления, но спать не идут. Нюра в руках держит «Мцыри» Лермонтова, прочитает несколько строк, отложит книжку и долго, не мигая, смотрит на огонь. Сверчок где-то у самого потолка, словно разделяя наше настроение, то заводит свою песню, то настороженно прерывает ее, то снова неуверенно за- сверчит два — три раза, словно спрашивает: «Ну, как, можно теперь?»

— Что же вы не спите, девушки? — спрашивает Дружинин и садится на лавку. Садится с удовольствием, как человек, который много времени провел на ногах. Добрая усмешка комиссара будто говорит: «Знаю, знаю, что у вас на душе!»

— Не спится что-то, Владимир Николаевич, — отвечает Нюра. — Никак места себе не найду! Давно уже я не ночевала в доме и отвыкла как-то. Тут давят стены и потолок, больницей пахнет. В отряде веселее.

— Значит, не нравится тут?

— Не то что не нравится, а немного страшно, — отвечает Нюра, искоса посматривая на меня. — И какой я медицинский работник? Мне кажется, что в отряде я была более полезна.

— А как вы представляете себе в наших условиях медицинского работника? — спрашивает Дружинин.

— Понимаю, Владимир Николаевич, работа ответственная, но…

— А как вы представляете себе партизанского медика? Как повара в обозе или как помощника смерти?

Девушки засмеялись.

— Мы послали вас сюда не потому, что тут легче, а потому, что тут труднее, — говорит Дружинин. — В отряде вы находитесь в небольшой группе хорошо знакомых товарищей, а тут на виду у всех, среди местных людей. Вот вы утром выйдете на крыльцо, встретитесь с хозяйкой и по тому, что вы ей скажете или сделаете, селяне будут составлять свое впечатление о советских партизанах. Да и не только тут, в Березичах. Слух о том. что вы сделали, в тот же день облетит все соседние села. Тут каждая новость разносится, как по радио. Люди очень интересуются нами! Меня сегодня многие селяне спрашивали — кто эти девушки, что они у вас делают?

— А мне казалось наоборот, что народ здесь совсем другой и ничем не интересуется, — говорит Аня. — Не то что у нас. У нас как появится на селе новый человек — сразу же его окружат: «Кто, откуда?» А тут только поклонятся издалека: «Добрый день!» — и идут мимо, глаза в сторону.

— Да, люди сдержанные, но не безучастные. Они жили в таких условиях, что редко решались проявлять свой интерес. А война еще больше научила их осторожности. Но видели, как они несли все, что имели, нашим раненым? Тут народ… Вообще, товарищи, что вы знаете с местных людях?

И правда — что мы знали о местных людях? Должно быть, не очень много. Когда соединение шло в рейд с Черниговщины на Волынь, политотдел напечатал в походной типографии брошюру о западноукраинских селянах, о быте, экономике и политическом прошлом этого края, в котором мы находимся сейчас. Брошюру эту прочитал каждый боец. Политические руководители проводили беседы. Но до этого времени нам не часто приходилось бывать по селам. Я помнил, прочитавши книгу, изданную политотделом, что селяне здесь, в западных областях, довольно религиозные, очень почтительны к старикам. Кое-что я видел и наблюдал, когда пробирался селами, но можно ли сказать, что я уже знаю народ?

— Тут очень бедно живут, — говорит Аня. — Сразу бросается в глаза, что не только дети, молодежь, но и старые люди ходят босиком.

— Тут мало земли, кругом леса, — говорит Нюра.

— И земля плохая…

— Дело не только в том, что она плохая. И такой земли они не имели.

— Всюду панские имения, — вспоминаю я рассказ Стефана.

— Да, — говорит Дружинин, — у помещиков были тысячи гектаров, а у селян одна четвертая, даже одна шестая гектара на всю семью. Многие из хлеборобов были совсем безлошадные и без земли. Некоторые имели одну лошадь, один воз да плужок на деревянных колесах на два — три хозяйства.

Когда в 1939 году Красная Армия впервые пришли сюда. — продолжал комиссар, — и распределила панские поля между селянами, люди падали на землю, плакали и целовали ее. Они веками ходили по чужой земле, рождались на чужой земле, собственно, не на чужой, а на той, которую у них отобрали. Жили словно в воздухе. И когда советская власть вернула им родную их землю, они боялись поверить своему счастью. Пахали оглядываясь. А тут фашистское нашествие, и снова помещики. Но вот приходим мы, партизаны, опять возвращаем землю селянам, восстанавливаем советскую власть в тылу у врага, справедливость. Как же народу не интересоваться нами? Как только приезжаешь в село, на тысячи вопросов приходится отвечать. И вас, когда ближе познакомятся, будут расспрашивать обо всем. И на все вам придется отвечать.