Тимофей Гнедаш - Воля к жизни

Иду по улице села погруженный в печальные мысли.

Для будущего!.. Да, это правильно — уже сейчас думать о будущем, о том, что настанет после войны. Такие, как Миша Кривцов, — цвет нашей молодежи, надежда страны. Способный хирург, десантник, герой патриот, взявший на себя в войне не то, что полегче, а то, что потруднее. Человек, только-только начинающий жить, чистый сердцем, доброжелательный к людям, искренний, застенчивый.

Иду по улице села и невольно вспоминаю случай на переправе. Лагерь наш переезжал, я ехал на возу. На соседней телеге сидел Зелик Абрамович. Рядом с ним — на верховой лошади — Кривцов. Он держался в седле мешковато и криво, но был по-юношески восторженно доволен всем происходившим: густой лес, путь в неизвестность и он, Миша, верхом на коне!

Мы остановились у переправы через небольшую речку, кажется, через Горынь. Обгоняя нас, проехала повозка радистки Тамары. Девушка сверкнула большими, темными глазами, с легкой усмешкой посмотрела на Мишу. Она была очень хороша. Радость юности, ожидание самого лучшего впереди сияли в ее взгляде. Лошади вступили в воду, полетели брызги, колеса повозки затонули в воде, река сверкала под солнцем, обогнавшая нас подвода была на том берегу. Миша, провожая ее взглядом, сказал:

— Глаза — как жизнь!

— Михаил Васильевич, смотрите, я напишу вашей жене! — погрозил пальцем Зелик Абрамович.

Кривцов густо покраснел.

— Вот как вы меня поняли! — Он часто смущался и краснел, но на этот раз даже глаза его увлажнились. Он тронул лошадь и, обгоняя нас, въехал в реку, будто собираясь скрыться под водой.

Зелик Абрамович, сконфузившись, крикнул ему вслед:

— Михаил Васильевич, я же ведь пошутил!

И вот сейчас этот юноша, порывистый, отважный, всей душой преданный Родине, лежит простреленный, истекая кровью.

В центре села кто-то сзади окликнул меня:

— Тимофей Константинович!.. Тимофей Константинович!..

Оглядываюсь — Кравченко. Он без фуражки, с забинтованной головой.

— Федя, вы? Разве вы не в постели?

— Нет, я цел. Голова немного побита… Тимофей Константинович, как Кривцов?

— Очень плох!..

— Я хочу вам сказать — он много сделал в нашем отряде. Двух тяжелораненых спас. Его все бойцы полюбили. Просили — как бы устроить, чтобы он остался у нас. Когда вернусь в отряд, меня все будут спрашивать о нем.

— А Бондаренко… — начинает Кравченко и вдруг, будто поперхнувшись, замолкает и машет рукой, — убили!..

Для операционной выбираю один из самых больших домов. Три комнаты, в двух из них наши разведчики. Они забирают свои автоматы, плащи, сумки, освобождают для нас светелку с отдельным ходом на улицу. Некрашеный стол, узкие некрашеные скамьи, как здесь называют, «лавы». Иконы, бумажные цветы; оштукатуренные, побеленные стены и такое множество мух, какого я никогда в жизни не видел. Белые стены, покрытые мухами, кажутся забрызганными грязью. Мухи лезут в глаза, в нос, в уши, жужжат, как пчелы на пчельнике.

Прежде всего выгнать мух! Раскрыв окна, я, Гречка и Аня сосновыми ветками и полотенцами гоним мух. Они мечутся по светелке и вылетают из окон темными струйками, будто дым из трубы. Мы гоним тысячи мух, но всех, тем более в сумерках, выгнать, конечно, не можем. Они остаются на потолке, за иконами, за бумажными цветами.

Лампы у хозяев хаты нет… Разведчики уходят искать по селу лампу и долго не возвращаются. Быстро темнеет. Кривцову плохо. За рекой снова начинается пулеметная стрельба. Мы составляем в светелке два стола, приносим сена, застилаем сено рядном и кладем на стол Кривцова. Хозяйка входит с зажженной лучиной, вносит корытце с водой и устанавливает лучину над корытцем. Неровный свет лучины колеблется, тени пляшут по стенам, по потолку.

— Зря шли лампу шукаты. У нас ламп на селе немае, а як що и найдут, то не будеть гасу, — говорит хозяйка.

Во дворе Аня и Поля Глазок — сестра взвода, стоящего в Березичах, разложив костер, кипятят в ведрах белье, халаты.

Неужели придется оперировать при свете лучины? Но вот кто-то из разведчиков вбегает с небольшой семилинейной лампой. Керосина в ней меньше чем до половины резервуара.

Куда поставить ее? Лучше, если будут держать в руках. Обращаюсь к одному из рядом стоящих командиров: высокому, добродушному, с пышными усами, Петру Федоровичу Солоиду.

Тот осторожно берет широкой ладонью маленькую жестяную лампешку.

— Гречка! Надевайте халат. Вы будете давать раненому наркоз. Мойте руки. Аня, дайте Гречке помыть руки перед операцией.