Тимофей Гнедаш - Воля к жизни

— А ну вас! — с досадой отмахивается Иоселевич. — Как вам не стыдно шутить такими вещами! Если бы я давал вам, Михаил Васильевич, всегда то, что вы просите, вы знаете, что было бы?

— Да, знаю. Было бы землетрясение, всемирный потоп!.. Ну вот, видите, я говорил. Горобец наш машет — есть обед.

Пока я ем из эмалированной миски пшенный суп, Георгий Иванович приносит сочную теплую колбасу.

— Попробуйте, нашего производства.

— Не думайте, что он всегда был колбасником или завхозом лечебных учреждений, — говорит Кривцов, когда Георгий Иванович ушел. — Он моряк, судовой механик, много плавал за границей. Перед войной в Чернигове был директором судоремонтного завода. Областной комитет партии послал его в партизанский отряд. Вообще здесь в соединении основные кадры — это коммунисты, выделенные Черниговским обкомом партии. Политрук санчасти Шевченко тоже из этой группы. Есть десантники, присланные Москвой, как мы с вами. И есть пришедшие из окружения, бежавшие от немцев…

Подойдите, подойдите сюда, Аня. Это наш новый хирург. Познакомьтесь. Это Аня — наша медицинская сестра… Будьте добры, Аня, принесите нам по кружке чая…

О чем я говорил? Ах да, у нас разный, очень разный народ. Свентицкий учился в Варшаве, работал в панской Польше. У немцев был в Ковеле «гебитс-врачом» [2] Гебитс врач — окружной врач — ехал в командировку, захвачен одним из наших отрядов. У нас называют его «трофейный» врач, но он — ничего, работает добросовестно, ненавидит немцев. Они замучили в лагерях его брата. Или Зелик Абрамович. Конечно, он со странностями, но очень ценный человек. Заведовал аптекой в Злынке и медлил эвакуироваться, не хотел бросать больную жену. Немцы стали подходить к Злынке, Зелик Абрамович перевез в лес и закопал аптеку, а сам бежал, бродил около года в лесах. Встретил партизан, передал им закопанные медикаменты. Жену его немцы убили.

— Или Аня, — продолжал рассказывать Кривцов, — эта девушка жила в глухой деревушке, в Брянской области. Комсомолка, кончила среднюю школу. В своем селе активно помогала партизанам. Люди разные, и каждый чем-то замечателен. А главное — здесь всегда какое-то приподнятое настроение. Я спросил однажды Горобца: «Вам не обидно, Георгий Иванович, чинить телеги, резать скот и делать колбасу после того, как вы плавали по морям, были директором завода?» Он мне ответил так: «А вы думаете, теперь на этой работе я ничего хорошего не вижу? Я здесь многому учусь и как коммунист, и как хозяйственник».

Но где Шевченко? Вы не устали? Пойдемте поищем его. Да вот он сидит, политзанятия с сестрами и ездовыми проводит. Но не будем им мешать. Где ваш мешок? Забирайте его, отнесем в мою палатку.

Палатка у Кривцова длинная и не натянута, а свободно навешана, концы ее лежат на земле. Внутри палатки углубление в земле, вроде канавки, заваленное ветками.

— Пожалуйста, располагайтесь как вам удобнее, — говорит Кривцов.

В это время вошел Шевченко.

— Здравствуйте, доктор, здравствуйте!.. — говорит он так радостно и сердечно, словно ждал меня много лет. Обеими руками он трясет мою руку, рассматривает меня и как бы не находит больше слов, чтобы выразить переполняющие его чувства. Он небольшого роста, вид болезненный.

— Пойдемте слушать радио, — приглашает Шевченко. — Уже без десяти девять, сейчас начнут наш концерт…

Давно слышна где-то вдали музыка, голос диктора. В сумерках быстро пробираемся по лесной тропинке среди елей. Музыка все громче и громче.

На поляне больше сотни человек полулежат и сидят на траве, отмахиваясь от комаров. Огоньки цигарок мелькают то там, то здесь, прикрытые ладонями. Майские жуки хрустят под ногами и с размаху бьют в лицо.

— Знакомьтесь, это Лиза, это Вероника — наши сестры. Игорь Николаевич Сербии — наш редактор. Наш кинооператор — Михаил Моисеевич Глидер…

Громкая музыка, разговоры, шутки, смех. Не успеваю запоминать имена, отчества новых знакомых.

— Внимание! Говорит Москва. Московское время — двадцать один час. Передаем концерт для украинских партизан, — доносится голос из репродуктора.

Многоголосый, одобрительный гул на поляне.

Словно первый раз в жизни я слышу радио, как будто чудо происходит. Полторы недели мы пробирались по тылам врага, и вот, совсем рядом, родной голос Москвы, голос, обращенный именно к нам. Свободный, громкий голос Москвы. И так звучит он сейчас по всему миру. Звучат старинные украинские песни в великолепном хоровом исполнении. Становится совсем темно в лесу. Множество людей кругом. Но где Бондаренко, Кравченко, Каленик? Почему их не видно?