Борис Тихомолов - Небо в огне

- А капустка, капустка!

- Ну а курочка, я вам скажу-у-у! Гусаков посидел минут десять, поднялся:

- У вас хорошо, спасибо, за вас душа не болит, но извините - я пойду. У меня ведь дивизия.

Ушел. А я почему-то вспомнил Ядыкина. Утром в столовой, встретившись с ним, я пригласил его на Новый год в эскадрилью. Ядыкин сконфузился: ему и хотелось бы, но рядом стояли его новые боевые товарищи, и он отказался. Из деликатности я не настаивал и, наверное, напрасно. Сейчас он, видимо, чувствует себя не очень-то уютно. Может быть, послать кого, чтобы поискали? Но я отогнал эту мысль. Люди веселятся: вон как отплясывают цыганочку! А третья эскадрилья от нас далеко - на другом конце села, а на дворе пурга.

Разошлись под утро. На дворе сугробы, под самые крыши, а снег все падает, падает крупными хлопьями. Год тысяча девятьсот сорок пятый наводил свои порядки на израненной войной земле.

Два парашюта

Весна была ранняя. И победа - вот она! Но погода! Погода! Аэродромы раскисли. А врага надо бить. Бить! Бить!

Приказ: "Выпускать на боевые задания только опытных летчиков".

Опытных. А молодых? Что делать молодым?!

...Сосны чертили вечернее небо, все лохматое от облаков. Облака бежали быстро, грязновато-серые и по-весеннему неряшливые. К ночи они, конечно, сгустятся, пойдет дождь или нахлынет туман, как вчера, и вылет снова не состоится. Или, что еще хуже, прибежит со списком в руках адъютант эскадрильи и объявит, как объявляет вот уже почти месяц, что полетят только "старики". И начнет перечислять "молодых". И уж, конечно, фамилия командира корабля младшего лейтенанта Королькова будет выкрикнута с особым ударением и даже повторена дважды.

Прошлый раз младший лейтенант, несмотря на запрет, попытался вырулить, но его задержали, и было по этому поводу в эскадрилье комсомольское собрание.

Нет, не везет Королькову в жизни! Родился поздно, в революции не участвовал, геройских дел не совершал. Война уже кончается, а он? Учился! Десять лет в школе, четыре года в авиаучилище. Что он дал Родине за всю свою жизнь? Ничего!

Месяц назад, по прибытии в полк, заполняя в штабе какую-то анкету, он на вопрос - "профессия" - написал, озоруя: "Токарь по хлебу". Конечно, был разговор. И теперь все смотрят на него как на маленького. И нянькаются и цацкаются. Даже звать стали насмешливо-ласкательно: "Витюнчик". Всякий раз перед выездом на аэродром спрашивают про самочувствие. А какое может быть самочувствие у "токаря по хлебу"? Самое плохое.

И штурмана дали, как на смех все равно, совсем молодого. Конечно, с таким штурманом разве пустят в плохую погоду? Ну, а про радиста со стрелком и говорить не приходится - мальчишки! Впрочем, ребята хорошие: и штурман, и стрелок, и радист.

Корольков уже знает: штурмана Серова ждет невеста, Нина. Белобрысенькая, смешливая - он показывал карточку - совсем девочка! Но Олег говорит: "Подрастет!" Дома у него мать. Отец погиб на фронте. У радиста одни старики остались. Два старших брата "пали смертью храбрых". У стрелка - никого. Все в Ленинграде во время блокады от голода умерли. Сердце кровью обливается!

А у него, у Королькова, и тут благополучно. Отец инженер на военном заводе, мать лаборантка. Две сестры замужем, а он самый младший. Все живы, никто не погиб. Хорошо? Хорошо! И все же чувство негодования за свою "неустроенную" жизнь не покидало Королькова.

И еще в полку прилепили ему этот эпитет - "молодой". Конечно, так и останешься молодым при такой погоде! Война-то кончается! Хоть бы сегодня слетать. Хоть бы дать разок по этой ненавистной фашистской морде!

Корольков перекусил лозинку, которую держал во рту, растер зубами горьковатую, пахнущую весной веточку и, перевернувшись со спины на живот, стал смотреть на деловую сутолоку аэродрома.

Отсюда, с песчаного пригорка, где они лежали со штурманом, хорошо было видно все летное поле с расставленными на противоположной опушке леса бомбардировщиками соседнего полка. Рядом в капонире возились оружейники возле самолета. Трещала лебедка подъема бомб, клацали затворы пулеметов? и кто-то спрашивал уныло:

- Горит? Не горит?! Вот, чертова собака, а! Кто-то сердитым голосом отдавал распоряжение:

- На "десятке" в штурманской кабине заменить кислородный прибор - обломана трубка. Кто обломал?! Лазаете, как медведи!

Дивизия готовилась к боевому вылету. Тут и там раздавались слова команды:

- От винто-ов!

- Есть от винтов!

Вслед затем, стреляя синим дымком, рявкали моторы, ворчали сердито, словно великаны над костью, наливались гневом, ревели, рассекая металлом лопастей густой, пьянящий, весенний воздух и умолкали вдруг. И в вязкой тишине, тревожа душу, Слышалось чудесное: "Чили-чилю! Чули! Чок-чок-чок-чок!.."