Станислав Мыслиньский - Из одного котелка

Возле одного из разрушенных домов, прижав к груди малыша, стояла на коленях женщина. Остатки разорванной одежды тлели на ней, а из-под платка на голове торчали обгоревшие волосы.

— Это Марийка с сыном! — шепнул Казик.

— Сынок! Мишенька, Миша! Отзовись, сынок! — Из уст женщины вырывалась отчаянная мольба. По ее щекам текли слезы и падали на окровавленную головку ребенка.

Я подбежал к ней и схватил ее за остатки рукава.

— Хозяйка, надо перевязать мальчика… Давайте мы поможем…

— Оставь ее в покое! Не видишь, что с ним? — потянул меня за плечо Казик, показывая на широко открытые, уже застывшие глаза ребенка.

Я в ужасе попятился. Боль сжала мое сердце.

Женщина каким-то отсутствующим взглядом посмотрела вначале на меня, затем на Казика.

— Господи боже мой!.. Лучше бы ты меня покарал, — глухо застонала она, прижимая к груди мертвое тело.

— Идем отсюда… Мы здесь лишние, — потащил меня за собой Казик.

Мы вышли на дорогу.

— Какая же она несчастная!.. Единственный ребенок, а муж где-то на фронте и ничего еще не знает, — сочувствовал я убитой горем женщине.

— К сожалению, никто и ничем ей уже не поможет… Самое страшное то, что такие и даже худшие несчастья выпали теперь на долю тысяч, а может, даже и миллионов людей, — вздохнул Казик. — Однако жалко мальчишку, очень жалко… Он был таким обаятельным. Помнишь, как он просил нас передать его отцу, чтобы тот не волновался за него…

Мы шли, а навстречу нам двигались колонны пехоты, подводы, автомашины и тягачи. Перед глазами невольно проносились события вчерашнего вечера.

…Солнце клонилось уже к далекому горизонту, когда мы добрались до этого хутора. Дома стояли чуть в стороне, в нескольких десятках метров от полевой дороги, спрятавшись среди развесистых деревьев.

— Вот здесь и заночуем, — предложил Казик.

Я не возражал. Не потому, что Казик был на пять лет старше меня и, следовательно, более опытным. Об отдыхе уже давно напоминали уставшие ноги.

— Ты у нас за главного, как скажешь, так и будет, — поспешно согласился я. Я боялся, что он передумает и придется идти дальше.

Хутор насчитывал всего четыре дома. В этих краях их называли мазанками и строили из глины и соломы, а каркасом служили деревянные жерди. Сами дома были низкими, но из-за остроконечных крыш, покрытых преимущественно соломой, казались намного выше, чем были на самом деле.

Когда мы вошли в первый с краю дом, я инстинктивно пригнул голову, чтобы не удариться о потолок. В хате царил беспорядок — как оказалось, хозяйка собиралась белить известью стены.

— Ну что, не хватает мужичка, хозяйка? — после обычных слов приветствия заговорил Казик.

Женщина была очень красивой — загорелое лицо, большие черные глаза. На вид ей было немногим более двадцати лет. Она улыбнулась нам полными губами, обнажив ряд белых ровных зубов, откинула с высокого лба непослушную прядь волос, вылезшую из-под пестрого платочка.

— Конечно не хватает, — ответила она, не задумываясь. Однако спустя минуту, сообразив, что мы можем двусмысленно расценить ее слова, тут же добавила:

— Своего, своего не хватает. Но там он теперь, пожалуй, больше нужен. Вот уже скоро почти год…

— Понял, кавалер? — буркнул я сердито. — И не пытайся приставать со своими ухаживаниями. А то можем остаться без ужина…

Казику было двадцать пять лет. Он был еще холостяком и нравился женщинам. И не удивительно: высокий, красивый, с вьющимися волосами и орлиным носом, к тому же широкоплечий и с топкой талией… Держался он всегда прямо, ходил с высоко поднятой головой и был похож на офицера, хотя в армии никогда не служил. До войны он работал пастухом в поместье графа Яблоновского.

— Разве стоило жениться, чтобы плодить будущих пастухов? — откровенно делился он со мной.

— Мама, мамочка! — в хату вбежал малыш лет около пяти. Длинные кудри обрамляли его загорелое лицо. Увидев посторонних, он смущенно умолк, не сводя, однако, с нас своих черных глаз.

— Что, сынок? Ну, Мишенька?

— Мамочка, солдаты идут. Много…

— Идут, ну и пусть себе идут, — коротко оборвала его мать. — А вы куда держите путь? — обратилась она к нам. — Им навстречу?

— Угадали. Туда, где фронт, где сражаются наши… может, и мы там пригодимся, — ответил я.

— Вот ищем, где бы переночевать, а то ноги уже не идут, — вмешался Казик. — Ну так как, хозяйка, примешь? Разрешишь переночевать? Накормишь?

— Мишенька! Проводи их к Юстинке, — распорядилась мать. — Извините, но видите, какой у меня балаган. А у соседей уютно и чисто, да и сарай полон сена. А к ужину приходите, чем-нибудь накормим. Для тех, кто добровольно идет на фронт, ничего не жалко.