Станислав Мыслиньский: Из одного котелка

И вот последовали долгие месяцы боев, переходов. Минуты отдыха выпадали редко. С того времени я стал одним из тысяч советских артиллеристов. Служил в 1-й батарее 76-миллиметровых орудий 968-го артиллерийского полка 395-й стрелковой дивизии, которая за героические дела получила наименование Таманской гвардейской дивизии. Мы прошли путь от Кавказских гор — через кубанские степи, таманские плавни — к Азовскому и Черному морям. Затем Украинский фронт… Там мы приняли участие в освобождении Киева, Житомира, Бердичева, Гусятина, Тернополя, Перемышля… Форсировали Днепр, Збруч и другие реки… И наконец долгожданная встреча с родными местами, где я не был с сентября 1939 года.

Длинными были наши фронтовые дороги, по которым мы дошли до Польши. В каждом из нас живут воспоминания о трудных боях, о горечи поражений и радости побед; воспоминания о последнем куске хлеба и щепотке крепкой махорки, сердечная тоска по боевым товарищам. Оживают события, эпизоды сражений и многие близкие люди, которых мы потеряли на фронтовых дорогах.

Поэтому в книге не так много веселых событий и радостных эпизодов. Боевые будни составляли в то время жизнь моих товарищей по оружию, с которыми меня неразрывно связывала борьба. У нас была общая цель, а достигнутая победа и сегодня цементирует братские узы наших народов, выкованные в трудные годы борьбы с общим врагом. Языком простого солдата я хотел передать правду о тех событиях, которые составляют ныне славную историю наших народов.

Человеческая память несовершенна. Особенно если прошло много лет. Поэтому приношу извинения тем, чьи имена я не упомянул или исказил.

Мне хотелось бы, чтобы эти воспоминания стали букетом цветов на могилах моих дорогих товарищей по оружию, которым не суждено было дождаться радостных дней победы и увидеть сегодняшнюю жизнь наших братских народов. Пусть тем, кто счастливо дошил до этих дней и имеет возможность искренне радоваться результатам наших общих усилий, эта книга напомнит те никогда не забываемые фронтовые дни и ночи, которые были отданы борьбе за правое дело.

Станислав Мыслиньский

Господи, госпо-о-о!..

Рев моторов гитлеровских самолетов над нашими головами начал стихать, когда в эхо взрывов последних бомб вторгся пронзительный, полный отчаяния женский крик.

«Почему она так кричит?» — пронеслось у меня в голове. Я чувствовал, как нервно ходят желваки на моих скулах, а рот наполняется чем-то липким. Я сплюнул.

— Кровь, — констатировал я удивительно спокойно. — Наверно, язык порезал, — успокоил я Казика, увидев немой, беспокойный вопрос в его широко открытых глазах. Лицо Казика было бледным, с высокого лба стекали большие капли пота, он весь дрожал.

— Господи, люди, люди-и-и!..

Голос женщины взывал по очереди то к богу, то к людям. Он доносился откуда-то сзади, из-за воронки от бомбы, в которой лежали мы, прижавшись к влажной земле.

Привычку искать в такие минуты спасения в свежих воронках я приобрел в сентябре 1939 года, когда нашу роту неоднократно бомбили фашистские самолеты. Тогда-то в районе Дыновско-Перемышльской возвышенности, сразу же после занятия нами обороны перед Саном, командир нашей роты поручник Гоздзик учил нас, что бомбы и артиллерийские снаряды врага не так уж страшны… Дважды в одно и то же место они никогда не попадают, поэтому главное в таких случаях — это уметь спрятаться. Самое безопасное место — свежие воронки… Поручник воевал в польских легионах и рассказывал нам, семнадцати —, восемнадцатилетним, что не раз бывал в таких переплетах. Я же относился к числу тех, которые свято верили словам своего командира. И лишь со временем я убедился в том, что поручник не всегда бывал прав. В частности, и с этим «непопаданием»…

Лежа с Казиком в пропитанной сгоревшим порохом глубокой воронке, мы смотрели в чистое, как лазурь, безоблачное небо. Гул моторов фашистских самолетов становился все тише и тише.

— Ну что ж, посмотрим, как выглядит окружающий мир после этого ада… Интересно, почему эта женщина все время кричит? — Казик встал и начал не спеша стряхивать землю с брюк и рубашки.

— Встаем! Эти сукины сыны вряд ли сюда вернутся. — Поднимаясь с земли, я чувствовал, как у меня все еще дрожат колени и трясутся руки.

— Сташек! Скорее, скорее!.. Смотри! — крикнул Казик.

— Чего она кричит… — Конец фразы застрял у меня в горле. Мне доводилось видеть всякое, но то, что я увидел теперь, не умещалось в моем воображении. Последствия бомбежки были ужасными. Несколько домов этого небольшого хутора превратились в груду развалин. Не осталось даже стен. Догорали остатки прогнившей соломы с сорванных крыш. Среди руин и обгоревших деревьев дымилось множество воронок, возле них лежали истерзанные человеческие тела… На проходившей рядом дороге виднелись обломки разбитых обозных подвод. Запутавшиеся в постромках лошади жалобно ржали. Некоторые из них силились подняться на перебитых ногах. Какой-то офицер, громко крича, выстраивал походную колонну. Из придорожных канав, переругиваясь и окликая друг друга, поднимались красноармейцы. Услышав команду, бежали к месту сбора спрятавшиеся в саду и в поле солдаты. Однако многие из них так и остались там лежать. Двое санитаров перевязывали раненых. Над развалинами того, что еще совсем недавно называлось хутором, поднимался начавший уже редеть дым. Именно оттуда и доносились плач и призывы о помощи. Мы молча побежали в том направлении.