Максим Чертанов - Эйнштейн

И еще он развил давно известный принцип относительности Галилея: если вы едете в поезде, вам кажется, что это поля и луга едут мимо вас, а когда окно закрыто, то, если поезд не будет раскачиваться и шуметь, вы вообще не поймете, едете или стоите; когда вы уроните яблоко, оно упадет вниз точно так же, как упало бы на неподвижной улице за окном. То есть все процессы и физические законы в вашем мчащемся (равномерно и прямолинейно) поезде и в неподвижности за окном одинаковы. Но Максвелл со своими распроклятыми уравнениями и сюда не вписывался. А Пуанкаре сказал, что тем не менее Галилей прав и Максвелл прав, и принцип относительности должен распространяться на все, включая Максвелловы электрические штучки…

Во вторых, еще один гений, немец Макс Карл Эрнст Людвиг Планк (1858–1947) — такой же, как Лоренц и Пуанкаре, до мозга костей респектабельный джентльмен, добрый, всеми любимый и в семье счастливый, и, кстати, прекрасный пианист и органист, даже колебавшийся в выборе профессии между физикой и музыкой, — тоже занимался светом, только с другой стороны. Свет — волна, так все считали. Но не Ньютон. Вслед за Демокритом и Эпикуром он думал, что световой поток состоит из «кусочков», частиц. Но волны победили. А вот Планк открыл, что все-таки свет — это частицы, порции, и минимальную порцию назвал «квант». 14 декабря 1900 года Планк сделал сообщение об этом в Немецком физическом обществе. Его встретили дичайшим недоверием и подумали, что гений выжил из ума. Мы к этому скоро вернемся.

3 января 1901 года Альберт возвратился в Цюрих, 21 февраля получил швейцарское гражданство. Повезло с армейской службой: нашли плоскостопие. Родители настаивали, чтобы он вернулся в Милан, а он уже вещи перевез к Милеве. Продолжал искать работу, нашел временную: в Швейцарской астрономической обсерватории делал расчеты для изучения солнечных пятен (это темные области на Солнце, температура которых намного ниже остальных участков). 1 марта «Анналы» опубликовали его статью о капиллярности — никто ее не заметил. В унынии он 23 марта уехал в Милан и рассылал оттуда свое резюме и умоляющие письма по всем институтам Европы; просил у Вебера рекомендаций — тот отказал. (Абрахам Пайс говорит, что Эйнштейн до самой смерти был уверен: Вебер нарочно против него интриговал.) И все это время он параллельно с диссертацией писал работу об эфире (которого нет). 27 марта, Милеве: «Как счастлив и горд я буду, когда мы снова окажемся вместе и сможем довести нашу работу об относительности движения до победного конца!»

Отец, естественно, предлагал работу у себя в фирме. Сын отказался: фирма-то на грани банкротства. Тогда отец (измученный, бывший уже при смерти — сердце) 13 апреля 1901 года написал душераздирающее письмо Вильгельму Оствальду, заведующему кафедрой физической химии Лейпцигского университета. «Прошу Вас простить отца, который осмелился обратиться к Вам, дорогой профессор, в надежде помочь своему сыну. Я хотел бы прежде всего сообщить, что моему сыну, Альберту Эйнштейну, 22 года, что он четыре года проучился в цюрихском Политехникуме и прошлым летом блестяще сдал дипломные экзамены по математике и физике… Люди, мнению которых можно доверять, превозносят его талант, я же в любом случае могу заверить Вас, что он необычайно усерден и трудолюбив и чрезвычайно предан своей науке. Моего сына очень огорчает отсутствие работы, и с каждым днем им все больше овладевает идея, что он неудачник… Кроме того, его угнетает мысль, что он живет за наш счет — ведь мы не очень обеспеченные люди». Ответа не было. Неизвестно, знал ли сын об этом письме. Он сам уже писал Оствальду в марте и тоже ответа не получил. В апреле он должен был встретиться с Милевой в городке Лугано, но не приехал. Картер и Хайфилд: «Якобы он был в депрессии, так как получил еще несколько отказов». Почему «якобы»? А вы бы не были в депрессии?

Он съездил с Бессо в Триест — отец Бессо был там директором крупной страховой фирмы. Плевать уже на науку, хоть какую-нибудь работу получить. Была должность клерка на восьмичасовой рабочий день, временно. Не решился. И вдруг в конце апреля старый друг Марсель Гроссман сообщил, что есть шанс поступить в швейцарское патентное бюро в Берне (отец Гроссмана был дружен с Фридрихом Галлером, директором бюро) на должность эксперта. Работа — проверять и оценивать патентные заявки, улаживать отношения с изобретателями, оформлять авторские права. Но нужно подождать.

В эти же дни знакомые по Политехникуму предложили временно поработать учителем геометрии в средней технической школе города Винтертура. Альберт писал одному из цюрихских однокашников: «Я вне себя от радости, получив сегодня извещение, что вопрос разрешен окончательно. Понятия не имею, какой гуманный человек меня туда рекомендовал: ведь я ни у одного из моих бывших профессоров не был на хорошем счету, и в то же время мне предложили это место без моей просьбы. Есть еще надежда, что потом получу постоянную службу в швейцарском патентном бюро… Должен добавить, что я веселый зяблик и не способен предаваться меланхолическим настроениям, если только у меня не расстроен желудок или что-нибудь подобное…» С Милевой уговорились встретиться на озере Комо. 30 апреля: «Ты обязательно должна приехать ко мне в Комо, моя маленькая колдунья, и своими глазами увидишь, каким жизнерадостным я стал, и мои брови больше не хмурятся… Я люблю тебя как прежде. Я сильно нервничал, потому и был таким мерзким… Привези мой голубой халат, в который мы влезаем оба, и я покажу тебе удовольствия, каких ты еще не видела».