Максим Чертанов - Эйнштейн

«Берн, вторник, 4 февраля. Мое самое дорогое сердечко, бедное, любимое сердечко; как ты, должно быть, страдала, если даже не смогла мне написать! Как ужасно и стыдно, что наше дорогое дитя появляется на свет в таких обстоятельствах! Я надеюсь, что ты оправишься и повеселеешь к тому времени, как придет мое письмо. Я был страшно напуган, когда получил письмо от твоего отца, потому что у меня было предчувствие, что с тобой что-то не так. Все другие горести ничто в сравнении с этим. Мое первое побуждение было остаться учителем еще на два года и дольше, если бы это могло дать тебе здоровье и счастье; но теперь ты видишь, что это действительно Лизерль, точно как ты хотела. Здорова ли она и кричит ли так, как положено? Какие у нее глаза? На кого из нас она больше похожа? Кто ее кормит грудью? Она не голодная? Она должна быть совсем лысая. Я так люблю ее, и я ее еще даже не знаю! Не могла бы ты ее сфотографировать, когда тебе станет лучше? Она уже умеет смотреть? Иногда мне жаль, что я сам не родил Лизерль — это должно быть захватывающе! Она, конечно, уже плачет, но смеяться научится позднее. Когда тебе станет лучше, нарисуй ее, пожалуйста!

В Берне все прекрасно. Старый очаровательный город, где жизнь, как в Цюрихе. Там галереи, простирающиеся вдоль обеих сторон улиц, таким образом, можно пройти от одного конца города до другого в самый сильный дождь и не вымокнуть. Дома внутри чистенькие; я заметил это вчера, когда бегал в поисках квартиры. Я уже разместил в газетах объявление, надеюсь, оно скоро выйдет. Если у меня будет два урока в день, я смогу немного откладывать. У меня большая уютная комната с очень удобным диваном, стоит всего 23 франка, это немного. Еще шесть разномастных стульев и три бюро; сможем устраивать приемы. Вот, смотри, я нарисовал план комнаты:

В — маленькая кроватка

b — картина

d — шкафчик

gΣ — большое кресло

g — большое зеркало

J — Джонни

К — комод

к — диван

кΣ — маленькое зеркало

N — стол

F — окошко

О — печка

S — стульчик

Т — двери

τ —стол

v — ничего

U — часики

G — ты глядишь на все это!

А теперь прошу тебя поправляться как можно скорее! Привет твоей маме, а тебе нежные поцелуи от любящего Джонни».

И как из этого письма следует, что он «был больше всего озабочен тем, чтобы избавиться от бремени отцовства при первой возможности»? А маленькая кроватка — зачем?

Своей матери он, однако, о ребенке не посмел сказать. Та писала Полине Винтелер 20 февраля: «Эта мисс Марич заставила меня пережить худшие часы в моей жизни… Если бы я могла, я бы сделала все, чтобы убрать ее с нашего горизонта. Она мне решительно не нравится. Но я потеряла влияние на Альберта…» Узнала она позднее: то ли от Винтелеров, то ли от Майи, подозревавшей, что ее брат и Милева тайно поженились. Вообще о ребенке Эйнштейн не сказал никому, так что по-прежнему неясно, как они собирались выкручиваться после свадьбы и в качестве кого предъявить миру Лизерль. Почему не поехал к Милеве? Деньги зарабатывал… Уже 8 февраля нашел двух учеников, но платить они будут только по два франка за урок…

С учениками, однако, повезло. Первым был сосед, румын Морис Соловин, студент философского факультета Бернского университета: сразу нашли общий язык и навек подружились — для человека, называвшего себя одиночкой, Эйнштейн удивительно быстро и много заводил друзей. Другой — швейцарец Люсьен Шаван, вольнослушатель университета; он оставил нам портрет тогдашнего Эйнштейна. «Широкоплеч, немного сутулится. Его короткий череп кажется невероятно широким. Цвет лица матовый, смуглый. Над большим чувственным ртом черные усики. Нос с легкой горбинкой. Глаза карие, светятся глубоко и мягко. Голос пленительный, как звук виолончели. Говорит довольно хорошо по-французски, с легким иностранным акцентом». Жили тогда в Берне еще Пауль Винтелер и Ганс Фройш, товарищи по Аарау, и Конрад Габихт, знакомый по Цюриху. Стали собираться, назвали себя «Академия „Олимпия“», обсуждали физику и философию (любимцы Эйнштейна — Кант, Спиноза, Мах, отчасти Юм), катались на лодке, ходили в походы — идеальный мужской мир.

Милева оставалась дома — ждали, когда он сможет содержать семью. Ее письма того периода утеряны, так что о состоянии ребенка ничего не известно. Сама тосковала, надо думать; в конце февраля Альберт ее увещевал: «Не ревнуй к Габихту и Фройшу — что они для меня по сравнению с тобой! Мне все время не хватает тебя, но я стараюсь вести себя по-мужски, то есть этого не показывать. Тем не менее здесь очень приятно. Однако я, конечно же, предпочел бы быть с тобой в любой дыре, чем без тебя в Берне». 30 апреля он отправил в «Анналы» еще одну статью о молекулах и силах, которые между ними действуют; как оказалось, это уже описали другие ученые — Больцман и Гиббс, но все же статью напечатали, потому что спор о существовании молекул и атомов был актуален и в топку дискуссий шло любое мнение.